Первой его мыслью была возможность заговора против короля Ричарда, в котором архиепископ как политик, на все готовый, мог участвовать. Правда, по мнению де Во, не было на свете человека совершеннее его государя. Ричард, как краса рыцарства, начальник всех христианских предводителей, был в глазах барона существом самым совершенным. Однако он знал, что, несмотря на все свои хорошие качества, король всегда служил предметом раздора среди войска. Сердца одних привязывались к нему с редким уважением и любовью, другие же своим нерасположением и укорами часто огорчали его. Даже теперь многие из христиан, связанные торжественным Крестовым походом, пожертвовали бы всеми надеждами на успех для того только, чтобы погубить или унизить короля Ричарда.
«Итак, – думал барон, – быть может, султан и лекарь, и рыцарь Спящего Барса, – все они соучастники коварного заговора, в котором участвует и архиепископ Тирский, несмотря на свое духовное звание».
Однако такое предположение не согласовывалось с испугом прелата, которого он не мог скрыть, когда узнал о неожиданном возвращении рыцаря Спящего Барса в лагерь крестоносцев. Де Во в своих догадках руководствовался интуицией, которая подсказывала ему, что коварный итальянский прелат, вероломный шотландец и язычник лекарь – сообщники всего злого, способные на подлость. Высоко ценя ум Ричарда, как и его мужество, он решился поделиться с ним своими опасениями.
Между тем случилось многое, что полностью опровергло выводы Томаса де Во. Едва он вышел из королевского шатра, Ричард то ли под влиянием усилившегося жара лихорадки, то ли по свойственному его нетерпению стал проявлять недовольство долгим отсутствием барона де Во и выразил желание увидеть его. Чтобы успокоиться, он старался чем-нибудь развлечь себя, но напрасно обращался то к молитвеннику, то к роману, то к арфе своего любимого менестреля. Наконец, часа за два до захода солнца, то есть гораздо раньше, чем ожидался подробный отчет об исходе болезни оруженосца, Ричард послал, как нам уже известно, одного из своих офицеров за рыцарем Спящего Барса с приказанием немедленно явиться к нему: он думал скоротать время, слушая рассказы сэра Кеннета о его странствиях в пустыне и о встрече со знаменитым лекарем.
Шотландский рыцарь явился к королю, нисколько не удивившись оказанной ему чести. Ричард знал его лишь по внешности, хотя сэр Кеннет и присутствовал на всех пиршествах английского короля, приглашавшего к столу лишь благороднейших рыцарей. Он подошел к постели государя, пристально взглянувшего на него, преклонил одно колено, затем поднялся, встал на приличном расстоянии от него, выражая уважение и почтение, но не раболепство и унижение.
– Тебя зовут Кеннетом Спящим Барсом, – сказал король, – кто возвел тебя в рыцарское звание?
– Меч Вильгельма Льва, короля Шотландского, государь, – ответил рыцарь.
– Достойное оружие для такого священного обряда, – сказал Ричард, – и плечо, которого оно коснулось, заслуживает этой чести. Мы видели тебя храбро сражавшимся в самых опасных боях. Ты, конечно, знаешь, что нам известны твои заслуги; но ты был так дерзок и высокомерен, что величайшей наградой тебе может стать лишь прощение твоей вины. Что ты на это скажешь?
Кеннет хотел ответить, но не мог вымолвить ни слова. Сознание высокого положения его дамы, проницательный взгляд Ричарда, который, казалось, стремился проникнуть в его душу, увеличивали его смущение.
– Однако, – прибавил король, – хотя воин должен повиноваться своему начальнику, а подданный чтить своего державного властителя, мы прощаем рыцарю его вину, гораздо большую, чем его непослушание обнародованным приказам – не держать при себе борзых собак.
Говоря таким образом, король не спускал глаз с рыцаря, который вновь смутился от слов Ричарда, придавшего разговору иной оборот. Это смущение не ускользнуло от взора Львиного Сердца, который внутренне улыбнулся.
– Не во гнев Вашему Величеству, – сказал Кеннет, – вы должны снисходительно относиться к нам, бедным шотландским дворянам. Мы находимся теперь далеко от своего отечества, доходы наши слишком ограничены, и мы не в силах, как ваши дворяне, прибегать к помощи ломбардцев. Для сарацинов же наши удары будут чувствительнее, если мы иногда будем приправлять наш скудный обед из овощей и ячменного хлеба куском дичи.
– Тебе ни к чему теперь спрашивать моего разрешения, так как Томас де Во, делая, как и все меня окружающие, всё, что ему угодно, уже предоставил тебе право охотиться на зверей и птиц.
– Только на зверей, но не на птиц, государь. Однако, если Ваше Величество позволит мне и птичью охоту, то я льщу себя надеждой, что мог бы с соколом доставлять к королевскому столу отборнейших птиц.
– Думаю, если бы у тебя был сокол, ты не стал бы дожидаться моего разрешения. Я знаю, ходят слухи, будто мы, анжуйские принцы, одинаково караем за нарушения наших указов об охоте, как и за покушение на царскую власть. Однако мы всегда легко прощаем подобные проступки людям храбрым, которых считаем достойными пользоваться исключительными правами. Но не в том дело. Я желал бы знать от вас, рыцарь, зачем и по чьему приказанию были вы на днях в степях Мертвого моря и у Энгадди?
– По приказанию Совета владетельных князей крестоносного войска, государь.
– Кто же осмелился дать вам подобный приказ, когда я, не последний, как вам известно, из числа союзников, не был уведомлен?
– Это вопрос не ко мне, государь. Я – воин креста, служу на этот раз под знаменами Вашего Величества, гордясь такой честью. Но я принял знак креста для того, чтобы поддерживать права каждого христианина и чтобы способствовать освобождению Гроба Господня; следовательно, я обязан повиноваться приказам властителей и полководцев, которые руководят святым походом, и не имею права расспрашивать о причинах, побудивших их прибегнуть к известной мере. Я искренне горюю со всеми христианами, что ваша болезнь не дает вам возможности присутствовать в Совете, где ваш голос так могуществен. Но как воин я обязан выполнять приказы тех, кто по закону может мне их давать, иначе я подал бы пример непослушания войску.
– Ты прав, не тебя я должен винить, а тех, кто даст мне ответ, когда Господу будет угодно поднять меня с этого проклятого одра болезни и бездействия. В чем же состояло твое поручение?
– Лучше ответить на этот вопрос, государь, тем, кто послал меня. Я же могу говорить только о своем путешествии.
– Не лукавь со мной, сэр Кеннет, – повысил голос раздраженный монарх, – если ты сколько-нибудь дорожишь своей жизнью!
– Мою жизнь, государь, – твердо ответил рыцарь, – я считал ничтожной вещью, когда давал обет на священный поход, и с тех пор гораздо больше забочусь о своей бессмертной душе, нежели о тленном теле.
