от зенитчицы, бросил небрежно через плечо:
– Я нашкодить не успел.
– Гляди – честный, – оценила она. – Обычно наоборот: за коленку подержится, а друзьям порасскажет…
Ротный лейтенант достал из кармана голубенькую тряпочку и привязал ее к штыку, помахал из стороны в сторону, будто маленьким знаменем, тихо и неумело пропел: «Строчит пулеметчик за синий платочек…» Сержант снял с гимнастерки медаль на алой колодке, завернул в кусок бархотки, убрал в карман.
В кузовах сидели долго, стали затекать ноги. Натянутое ожидание боя сменилось первой усталостью. Позади стоявших борт в борт грузовиков послышались команды, цифры ориентиров. Потом глухо блемкнуло – блуп, будто палец вставили в горлышко бутылки и резко выдернули. Остроносая пристрелочная болванка унеслась из минометной трубы к правому берегу, шлепнулась средь деревьев. Левый берег взревел от хлынувшего разнокалиберного огня.
Шофер крутанул ручку внизу капота, и по дрогнувшему кузову Андрей понял, что грузовик завелся, звук мотора потонул в разрывах. С воем, вселявшим в души солдат восторг, над головами полетели оранжевые сполохи. В кузовах загомонили: «Катюша!.. Теперь фашист жидким ходить начнет».
На горбатом правом берегу стали рваться снаряды, выворачивая деревья и брызгая щепой. От этих разрывов, казалось, лопались барабанные перепонки, от дикой пляски сотрясались и оседали окопы.
Канонада не стихла, но командиры дали отмашку грузовикам. Нервно сорвались с мест застоявшиеся ходкие автомобили, плотной колонной втиснулись на мост, заскрипели под колесами доски, устилавшие железнодорожное полотно. Счетверенные пулеметы заводили тупорылыми носами по горбатому склону, хотя огонь открыть было невозможно: стальные узлы мостовых конструкций переплетались аркой, закрывали весь сектор обзора. Грузовики вырвались из тесных мостовых объятий, выскочили на полуостров. Часть из них елочкой разъехалась по обеим сторонам от рельсов, замерла, изготовилась к прикрытию. Правый берег пока молчал, на его изъеденном взрывами боку догорали последние вспышки. Полуостров остался позади, грузовики въезжали на второй мост. Громадина холма с отвесными крутыми стенками наползала сквозь хитросплетенную паутину железных балок и распорок, опутавших мост сверху и с боков. Склон завесился поволокой дыма и черноземной пыли.
Солдаты в кузовах глубже присели, плотнее сжали оружие. Зенитчицы то и дело задирали выше и выше стволы, переводили их на новый прицел. Один из студентов-филологов опустил вспотевшую руку на плечо Володи, прерывистым от волнения голосом выдавил:
– А вот теперь самое время для стихов…
Володя обернул к нему побледневшее лицо: нашел время шутить!
Второй бывший студент поддержал своего собрата:
– Прочти, Володя. Это не для смеху.
Володя зажмурил глаза, опустил лицо ко дну кузова, уперся подбородком себе в грудь, невнятно начал:
Тебе, конечно, вспомнится несмелый
и мешковатый юноша,
когда ты надорвешь конверт
армейский белый
с осьмушкой похоронного листа…
Из заднего ряда полетели голоса:
– Да громче ты, поэт, не слышно нам. За мотором не разобрать ни черта!
Володя распрямил шею, откашлялся и, прочистив горло, грянул смело, отчетливо:
Он был хороший парень и товарищ,
такой наивный, с родинкой у рта.
Но в нем тебе не нравилась одна лишь
для женщины обидная черта:
он был поэт, хотя и малой силы,
но был, любил и за строкой спешил.
И как бы ты ни жгла и не любила –
так, как стихи, тебя он не любил.
И в самый крайний миг перед атакой,
Самим собою жертвуя, любя,
Он за четыре строчки Пастернака
В полубреду отдать бы мог тебя!..
В кузове установилась тишина, только мотор монотонно бормотал на низких оборотах. Ада утерла рукавом выползшую слезинку.
«А может, и Анджей такой? Может, и ему дороги строчки Пастернака? Я же к нему с прямым намеком… Война оскотинила нас: и мужчин, и женщин. Они приходят к нам с одной целью, и мы уже не думаем ни о чем… Любовь мертва… Нет! Войне не победить! И мальчик, что читал стихи, это доказал, и слеза моя… Нас не сломить».
Мост подходил к концу, поволока над холмом постепенно рассеивалась. Из дымно-пыльной завесы прорезались первые вспышки выстрелов. Горбатый склон оживал на глазах, с него все больше и больше стреляли. Трассирующие пули ложились рядом с машинами, высекали искры из мостовых ферм, шлепали в борта грузовиков. Андрей видел, как вспахала землю пулеметная строчка перед колесами их машины, следующая прошила кабину. Брызнуло на капот расколотое ветровое стекло, грузовик дернулся всем телом, будто не шофер, а машина получила смертельную рану, но автомобиль не замер, так же упорно приближался к холму.
Над головой Андрея сновали огненные струи, он видел результат их работы на склоне горы: как высекают они щепу из деревьев, как потрошат и коверкают мешки с землей в чужих укреплениях, как оседают гряды этих мешков под ливнем огня, рушатся, выпускают из себя тряпичные ошметки. Полосовали гору с недальнего тыла, с полуострова, и вражеские орудия одно за другим замолкали.
Грузовик вплотную подъехал к подошве склона, уперся капотом в исковерканный ствол. Машина задрожала, пытаясь свалить дерево, и заглохла. Открылась водительская дверка, из нее выпал прошитый насквозь пулями шофер. Грузовики замирали у подножья холма, здесь была мертвая зона, пулеметы зенитчиц стали бесполезны. На разный лад кричали командиры:
– Вперед, орелики! На гору! Девоньки их выбили! Нам только окопы занять!
На склоне залегли солдаты, они матерились напропалую, тянули оборванное «…а-а-а-а…», кто-то клял все и вся, смешивая и фашиста, и Бога, и мать. Немцы, отступая, забрасывали склон гранатами, отстреливались на бегу. Шальная очередь прошла через Володю. Он оскользнулся, упал без вскрика. Оба студента подскочили к нему, увидели несколько дырок на груди и животе.
– Володька, потерпи, родной! – У одного из филологов потекли слезы. – За нами санитары идут…
– Ребята… я вам наврал… это не мои стихи… дружок… Коля Майоров… он погиб зимой… на Калининском… а я заграбастал…
У раненого горлом пошла кровь, он захрипел и вытянулся в струну. На губах застыла виноватая улыбка.
В окопах впервые добивали раненых: не моргнув глазом, без сожаления и робости. Здесь перемешались чекисты, солдаты стрелкового полка и ополченцы, набранные из местных; пошли неразрывно, разноликой командой. Командиры не давали остановиться, гнали вперед:
– Не стоять! Немец очухается, скинет опять под уклон! К институту!
Люди скользили меж деревьев, отдаленно слышали гул и рокот позади. По мостам подтягивали резервы, толкали вручную маленькие противотанковые пушки, почти неподъемные на отвесных уклонах, наскоро тянули телефонный кабель, бежали с носилками санитары. Где-то справа тоже
