Назавтра после вышеописанных событий погода была прекрасная. Небо сияло синевой, озеро сверкало серебром, клумбы источали жужжание пчел и благоухание лаванды. Словом, день был из тех, что веселят сердце, поднимают дух и побуждают пересчитать по одному дары Божьи.
Леди Босток их пересчитала и осталась довольна. Хорошо вернуться домой, хотя вообще-то она не очень любила сельскую жизнь; хорошо съесть все то, что в порыве вдохновения приготовила кухарка; хорошо, наконец, видеть мужа в приличном, даже резвом настроении, поскольку судить младенцев будет не он, а Уильям. Сейчас сэр Эйлмер пел в своем кабинете о том, что все его добро — копье-о-о и щит из сыромятных кож, или, скажем точнее, ко-о-аж.
Что ж, прекрасно. И все же, несмотря на мастерство кухарки, резвость мужа и красоту дня, леди Босток страдала. Теперь, когда жизнь так сложна, а слепая судьба одной рукой дает, другой — отнимает, нелегко найти вполне счастливого человека. В сладости есть горечь, и она играет первую скрипку.
Сурово, да, но цивилизация наша сама напросилась на такой приговор.
Сидя в шезлонге и накидывая петли, или что там делают женщины, когда вяжут, леди Босток вздыхала, размышляя о Салли Пейнтер.
Краткий визит произвел на чувствительную женщину большое впечатление. Салли просто подъехала к дому, позвонила в дверь, отдала бюст консьержке (а может, служанке) и уехала; но этого хватило, чтобы узнать одно из тех мест, о которых мы читаем в романах. Именно так живут бедные художники, питаясь одной лишь надеждой. Как же радовалась мисс Пейнтер такому заказу, как горюет о его утрате!
Этими мыслями леди Босток поделилась с мужем, возвращаясь от викария, но он не без грубости их отверг. Примерная жена не судит свою половину, и все же сейчас, в одиночестве, она страдала.
— Неужели ничего нельзя сделать? — терзалась она, сравнивая недавнюю трапезу с сухой коркой, которую запивает водой бедная Салли. Уговаривать мужа бесполезно. А если послать денег, тайно, от себя?…
Тут размышления ее прервал, а муки усугубил племянник, притопавший с трубкой на террасу. Она печально взглянула на него, чувствуя именно то, что чувствует мягкосердечный палач, когда ему по долгу службы пришлось удавить одалиску. Казалось, что она не забудет отчаяния и ужаса, исказивших темно-красное лицо. Следы этих чувств были еще видны.
— Вяжете, тетя Эмили? — мрачно осведомился он.
— Да, дорогой. Носок.
— Вот как? — глухо произнес он. — Носок? Это здорово.
Она осторожно коснулась его руки и попросила:
— Ты не мучайся, дорогой.
— Интересно, как? — ответил Билл. — Сколько их там?
— В прошлом году было сорок три.
— Сорок три!..
— Мужайся, мой дорогой! Если мистер Другг это делал, и ты сможешь.
Билл сразу увидел, в чем ее ошибка.
— Он священник. Их специально тренируют. Наверное, на куклах для чревовещателей. Сорок три? Ха-ха! Куда там, еще нарожали! Одно слово — кролики. Зачем я уехал из Бразилии!
— Уильям, мой дорогой…
— Да, зачем? Какая страна! Мухи, змеи, тарантулы, аллигаторы, скорпионы — и ни единого младенца! Тетя Эмили, можно я кого-нибудь найду?
— Кого же?
— Да, найти трудно, — согласился Билл. — Мало таких дураков. Ну, я пошел, тетя Эмили. Когда ходишь — как-то полегче.
Он удалился, извергая дым, леди Босток осталась — и в такой скорби, что, как бы желая довести ее до предела, принялась думать о Мартышке.
Потенциальные тещи часто пугаются потенциального зятя. Леди Босток не была исключением. Увидев Мартышку, она совершенно растерялась, не в силах понять, почему ее дочь выбрала этого человека. Только безупречное воспитание мешало ей шлепнуть его носком для достойного бедняка.
Исследуя свои впечатления, она пришла к выводу, что нервный смешок, лимонные волосы и (время от времени) стеклянный взгляд — ничто перед исключительной прыгучестью.
Всего час назад, когда, выйдя из столовой, они оказались в холле, Эйлмер направился было к бюсту, чтобы смахнуть с него пыль носовым платком, а Реджинальд мягко, словно тигр, прыгнул ему наперерез.
Какой странный, однако! Быть может, он не совсем здоров? Быть может, его томит тайная вина?
При жаркой погоде такие мысли располагают ко сну, и глаза несчастной леди стали слипаться. Где-то урчала косилка. Западный ветер нежно ласкал лицо.
Недолгий сон прервали звуки такой силы, словно кто-то взорвал под шезлонгом добрую дозу тринитротолуола.
— ЭМИЛИ!
Сэр Эйлмер высовывался из окна:
— Э-МИ-ЛИ!
— Да, дорогой? — сказала леди Босток. — Да, дорогой?
— Иди сюда! — проревел сэр Эйлмер, словно боцман в бурю. — Скорей!
2
Когда леди Босток поспешала в кабинет, сердце ее билось болезненно и часто. Интонация криков предвещала безымянные беды, и, переступив порог, она поняла, что не ошиблась.
Лицо у сэра Эйлмера было синее, усы ходили и плясали. Такого она не помнила с тех давних пор, когда самый юный из адъютантов, нервно играя щипцами, отбил ножку у любимого бокала.
Сэр Эйлмер был не один. В углу, в почтительном отдалении, находился Гарольд Поттер, похожий, как все констебли, на хорошо набитое чучело. Леди Босток растерянно посмотрела на одного и на другого.
— Эйлмер, — вскричала она, — в чем дело?
Муж ее, человек искренний, не скрывал плохих новостей.
— Эмили, — сказал он, — тут заговор.
— Что, дорогой?
— ЗА-ГО-ВОР. Ты знаешь Поттера?
Леди Босток Поттера знала.
— Здравствуйте, Поттер, — сказала она.
— Доброго здоровья, миледи, — отвечал Поттер, обмякнув на мгновение учтивости ради и снова обращаясь в чучело.
— Поттер, — сообщил сэр Эйлмер, — рассказал мне странную историю. Эй вы!
— Сэр?
— Расскажите миледи.
— Хорошо, сэр.
— Это про Реджинальда, — объяснил сэр Эйлмер, чтобы расшевелить аудиторию. — Точнее, — поправился он, — про мнимого Реджинальда.
Глаза у леди Босток увеличились, сколько могли, но тут они еще и вылезли.
— Мнимого?
— Да.
— В каком смысле?
— В прямом. Это самозванец. Я его сразу заподозрил. Смотрит как-то так… уклончиво. Хихикает. Преступный тип. Поттер!
— Сэр?
— Рассказывайте.
— Хорошо, сэр.
Констебль выступил вперед. Глаза его остекленели, как стекленели они, когда он давал показания в суде. Глядел он вверх, словно обращался к бесплотному духу, парившему над головами с невидимым блокнотом.
— Шестнадцатого числа текуще…
— Вчера, — уточнил сэр Эйлмер.
— Вчера, — согласился констебль, — то есть шестнадцатого числа текущего месяца, я проезжал на велосипеде мимо вашего дома и заметил, что туда лезет подозрительный субъект.
— В мой музей, — прибавил сэр Эйлмер.
— В музей, принадлежащий сэру Эйлмеру. Я немедленно задержал и допросил подозреваемого. Он назвался Твистлтоном и сообщил, что у вас гостит.
— Так и есть, — вставила леди Босток.
Муж ее властно махнул рукой.
— Тихо, тихо, тихо, тихо, ТИХО! — сказал он. — Слушай.
Он вздул усы. Жена его, опустившись в кресло, замахала местным журналом. Констебль, снова обмякший на мгновение, остановил взгляд, вздернул подбородок и обратился к невидимому духу:
— Окончив допрос и установив личность, я удалился, оставив задержанного под присмотром служанки, которая помогла мне… — он поискал слово, — установить личность. Однако…
— Слушай, слушай!
— Однако я не был удовлетворен. А почему? — перешел констебль на разговорный язык. — Вроде бы лицо знакомое. Думаю, гадаю — никак! Сами знаете, бывает. И главное, фамилия не та.
— Слушай! — вмешался сэр Эйлмер. — Ты что, СПИШЬ?!
— Нет, дорогой! — вскричала леди Босток, прикрывшая глаза, чтобы унять головную боль. — Что ты, дорогой!
— Поттер служил в лондонской полиции, — пояснил ей муж. — Курит он сегодня трубку…
— Сигарету, сэр, — почтительно поправил Поттер, знавший, как важны частности. — Такую, знаете…
— …и вдруг вспоминает, — продолжал сэр Эйлмер, метнув в него грозный взгляд, — что видел этого субъекта на собачьих бегах. Что там он его арестовал, вместе с сообщником!
— Эйлмер!
— Кричи, кричи. У Поттера есть альбом с газетными вырезками, он собирает все свои дела. Так вот, он посмотрел и увидел, что фамилия этого типа — совсем не Твистлтон, а Смит. Эдвин Смит, Ист-Далидж, Настурциум-роуд, одиннадцать. Ну как, самозванец он или кто?
Поскольку у женщин нет усов, им нелегко в такие минуты. Леди Босток тяжело задышала, но это уже не то, выразительности меньше.
— Что же он у нас делает?
— Поттер считает, что его заслали на разведку. Видимо, так оно и есть. Шайки любят упростить себе дело. Зашлют кого-нибудь, он все разузнает, а потом откроет окно. Ты спросишь, что им тут понадобилось? Это ясно. Моя коллекция. Где Поттер застал субъекта? В музее. Где застал его я? Опять же в музее. Так и тянет к экспонатам. Вы согласны, Поттер?
