Я только наполовину натягиваю рубашку через голову, прежде чем замираю от звука открывающейся двери моей спальни. Что еще хуже, я даже не вижу, кто только что вошел в мою комнату, благодаря моей рубашке, которая примерно на одном уровне с моей головой, но я знаю, что прямо сейчас этот человек прекрасно видит мою грудь. Через секунду дверь закрывается, но я точно знаю, что со мной в комнате есть кто-то еще. Этот кто-то, безусловно, Аарон.
Он просто имеет тенденцию отлично выбирать время, когда дело доходит до того, чтобы увидеть мои чертовы сиськи. Начинаю думать, что это какое-то чертово магнитное поле для его глаз.
— Моя, моя, Льдинка. Если ты хотела, чтобы я трахнул тебя, ты просто должна был сказать словами, — шутит Аарон. Я собираюсь сбросить рубашку вниз, когда две руки касаются моих рук, останавливая меня. — София… — его голос низкий, с придыханием. Его руки тянутся к моей рубашке, стягивая ее прямо через мою голову и руки, прежде чем бросить её в мою корзину.
Глаза Аарона встречаются с моими, его зрачки расширены и наполнены похотью, от которой он пытается избавиться, быстро моргая. Как только мои руки опускаются по бокам, я думаю о том, чтобы прикрыться, но потом прихожу к выводу, что это бесполезно, так как он все равно уже видел мои сиськи, так зачем их прятать?
Через некоторое время его взгляд скользит вниз по моей шее, останавливаясь на груди. Его взгляд обжигает мою кожу. Если бы я не знала, что физически невозможно сжечь кожу глазами, я была бы уверена, что Аарон оставляет на моем теле шрамы от ожогов третьей степени.
— У тебя есть фетиш на грудь? — спрашиваю я, в то время как его руки хватают меня за талию, и он притягивает меня ближе к своему телу. — Я имею в виду, тебе так нравится смотреть на них.
— Как правило, нет. Но на твои…безусловно.
Ох, ладно.
Его руки на моей талии скользят вверх, пока его большие пальцы не касаются нижней стороны моих сисек. Пока Аарон слишком занят, разглядывая мою грудь, я пользуюсь случаем, чтобы поглазеть на него, мысленно запечатлеть его лицо, чтобы смаковать им, пока не умру.
Почему он должен быть таким чертовски красивым?
Его волосы кажутся пушистыми — мечта для моих рук, ставшая явью. Длинные и объемные. Его кожа слишком светлая, но подходит к его веснушкам и светло-зеленым глазам. Его губы слишком привлекательны для поцелуев, на мой взгляд, но достаточно, чтобы я жаждала их на своих. Челюсть Аарона точеная, очерченная, как будто мне еще не приходилось её видеть. А ямочка на его правом боку всякий раз, когда он улыбается… Я готова умереть, глядя на него.
Дрожь пробегает по моему позвоночнику, когда один из его больших пальцев касается моей кожи так мягко, как будто это прикосновение воздуха.
Его брови хмурятся — ничего безумного, но, может быть, он в замешательстве? Хмурый взгляд, выражающий интерес?
— Что это значит?
Что значит что? Его прикосновение? Черт возьми, откуда я знаю. Я бы сказала, это означает, что он интересуется моим телом. Что значит, что я позволила ему прикасаться ко мне? Я уверена, что это означает, что я так же заинтересована в его… и, кажется, у меня недостаточно сил, чтобы бороться с этим прямо сейчас.
— Татуировка, София, — усмехается он, явно заметив мой внутренний конфликт. — Что она значит?
Ой. Тату. Я совсем забыла, что она у меня есть.
Внезапно я очень скучаю по своей рубашке или любой другой рубашке. Подойдет даже одеяло вокруг моего туловища.
Наконец мне удается отойти от Аарона и подойти к своему шкафу, чтобы найти рубашку, которую можно надеть. Я говорю, больше не глядя на Аарона.
— Она означает «дыши». Это не имеет смысла. — Только то, то я испытываю невыносимое беспокойство и нуждаюсь в напоминании о том, что время от времени делать перерыв — это нормально.
— Я думаю, что в этом есть смысл. Но ладно, если ты пока не хочешь мне говорить, я не буду тебя заставлять.
О господи, почему он должен так сильно уважать меня? Или кого-нибудь еще, если уж на то пошло? Разве он не может быть полным мудаком? Если бы он был мудаком, мне, безусловно, было бы легче его ненавидеть.
Представьте, что ему было бы наплевать на то, что я хочу, что я чувствую. Насколько по-другому я бы о нем думала, если бы он не был все тем же милым парнем, каким был в возрасте восьми лет, он любил дразнить, но уважительно относился ко мне. Только теперь он также знает, как дразнить меня таким образом, что не только моя голова дымится от гнева, но и заставляет мое тело вести себя как полный гребаный предатель.
Как только я надела толстовку и сменила шорты на черные леггинсы, я снова позволила себе обернуться и увидела Аарона, стоящего у моего комода. Он, должно быть, смотрит на фотографии, недоумевая почему они у меня здесь, зачем я вставила их в рамки и повесила на стену.
Мои слова — мой злейший враг. Я продолжаю говорить, что поцелуй, который мы с Аароном разделили, ничего не значит, что мы с ним никогда не сможем работать… и все же у меня есть фотографии, на которых мы были моложе и они стоят на моем комоде, как какой-то чертов храм. Это что-то вроде моего личного храма, или так могли подумать люди, глядя на него.
Внезапно я обрадовалась, что добавила фотографии своих самых близких друзей здесь, в Германии. Всего две, но это лучше, чем ничего, учитывая, что должно быть три кадра с одним Аароном и мной, а затем примерно шесть других с Лили, с ним и со мной, висящих на стене где-то между всеми остальными.
— Видишь что-нибудь интересное? — спрашиваю я, думая, что должна что-то сказать.
— Я говорил с твоей мамой. — Аарон оборачивается, теперь держа в руках букет чертовых цветов. Или я так предполагаю. Они покрыты дополнительным листом белой оберточной бумаги. Откуда, черт возьми, он их взял? — Она сказала, что ты хочешь остаться здесь.
Крайнее предательство.
— Мне здесь нравится.
Я ненавидела жить в центре Мюнхена. Большие толпы и все такое занятое было не в моем вкусе. Но потом мы переехали сюда, в эту маленькую деревню. Все знают друг друга, люди добрые и всегда готовы прийти на помощь в случае необходимости. Они как одна большая семья, и мне нравилась их близость. Я никогда не чувствовала себя здесь некомфортно, мне никогда не приходилось беспокоиться о том, что случайные мужчины будут ощупывать меня, когда я гуляю одна ночью, потому что слухи распространялись быстрее, чем что-либо еще.
Если кто-то из жителей деревни ненавидит вас, вы обречены. На самом деле вся ваша семья обречена.
Аарон мычит, делая шаг ко мне.
— Я не виню тебя. Здесь красиво, хотя летом здесь, наверное, еще лучше.
Это правда. Летом все гораздо зеленее, веселее. Вы можете делать другие вещи, кроме как пытаться не поскользнуться, поднимаясь в гору, и вместо этого скользить вниз.
— Ты собиралась уехать из Нью-Сити?
Я киваю. Нет смысла отрицать это.
— У меня там больше ничего нет. Я в основном выросла здесь. А после того, что случилось, когда мы вернулись в Америку… Я просто…
Брови Аарона сходятся.
— Что случилось? — прерывает он.
Мое сердце начинает биться быстрее, руки трясутся, когда я понимаю свою ошибку. Я поклялась никогда больше не говорить об этом. Я поклялась никогда больше не чувствовать то, что я чувствовала, когда это случилось.
— Напои меня, и, возможно, ты сможешь получить ответ.
Не пытаясь спорить, Аарон делает еще один шаг ко мне, протягивая мне букет. Он не требует объяснений, что мне в нем нравится.
Не люблю. Нравится. Это то, что мне нравится в нем. Берегу его, ценю, дорожу им, если хотите. Любое другое прилагательное в книге. Но точно не любовь.
— Я подумал, что ты могла бы иметь что-то красивое в своей жизни, помимо меня, конечно.
Этот парень… Я не могу подобрать слов из-за его дерзости.
Я беру букет, немедленно поднимаю верхнюю бумагу, чтобы посмотреть на цветы, но у меня перехватывает дыхание. Прекрасная чертовски нежно-фиолетовая сирень смотрит на меня, словно сияющее солнце.
