Четвертый круг прошел всего за две пятнадцать и добавил в «копилку» всего три секундочки. На пятом круге дышать стало еще труднее и, что еще неприятнее, появилась боль в правом боку. На тренировках иногда чуть побаливал бок — «печенка», как говорили опытные люди, но боль была так себе. Туповатая, вполне терпимая и при снижении скорости быстро проходила. А тут — не то! Сначала чуть-чуть, а потом вовсе разболелось. Кто-то неведомый тупым тесаком буравил мне изнутри весь бок в ритме шагов — ах, ах, ах!
Хотелось схватить этот бок руками, сжать его и замереть хоть ненадолго. Спасаясь от боли, я старался меньше раскачивать туловище, и действительно стало чуть легче, правда, самую малость.
— Терпи, солдат, маршалом будешь! Не поддавайся! — как-то приглушенно, из-за стены боли услышал я и, дернув головой, увидел, что это, сложив ладони рупором, мне кричит капитан Сапрыкин.
— Скоро станет полегче! — понесся мне вслед сапрыкинский голос. «С чего это вдруг станет легче? Не с чего… Мало еще я тренирован… а может быть, это и есть знаменитая «мертвая точка» и откроется какое-то там «второе дыхание?»
— Две двадцать пять! Минус семь!
— А-а-сталось восемнадцать кругов…
Рыжий ходок давно обошел меня, и его оранжевая, пламенеющая на солнце шея моталась где-то впереди в ста метрах. Ему тоже было нелегко (когда я входил в вираж, то видел, как на противоположной стороне на выходе из поворота «рыжий» напряженно дергал головой, как будто клевал). «Как петух», — пришло мне в голову. Сразу стало смешно и… легче идти. Меня обошли еще несколько человек, но я уже за ними не гнался, а искал свой собственный, доступный темп.
— Две двадцать! Минус две!
«Это уже лучше. Еще чуть-чуть прибавить, самую малость, и так держаться! При наличии запаса, который «подтаял» совсем немножко, должно получиться неплохо — может быть, даже меньше пятидесяти минут. Ну-ну, не будем загадывать…»
Дыхание постепенно установилось, и я, кажется, перестал себя чувствовать рыбой, выброшенной на песок. Оставалось лишь ощущение очень горячего воздуха, входившего в глотку и обжигающего трахею. Боль в боку как будто утихла, и лишь временами там поворачивался какой-то кирпич, задевавший своими острыми гранями за что-то нежное и наболевшее. Но затем этот кирпич укладывался удобней, и боль на время затихала.
— А-а-сталось двенадцать кругов!
Чуть меньше половины. «Да, трудные лавры у ходоков!» Вот теперь, на середине дистанции, мне стало нестерпимо жарко. Как в пустыне, в горячем цеху, в бане, наконец! На верхней полке! Но там сидят или только машут вениками, а здесь идут, да еще изо всех сил. Я чувствовал, что стал багрово-красным: не только щеки, но и все — лицо, шея, плечи — приняло пунцовый оттенок. «Эх, водички бы сейчас! Холодненькой…» И вдруг я увидел, что белый толстый тренер, опекавший бесспорного лидера Скрипкина (тот уже обогнал меня почти на целый круг), встал во весь рост, держа в каждой руке по бумажному стаканчику. И когда Скрипкин к нему приблизился, строго и отрешенно глядя вперед своими глазами цвета бронзы, тренер выскочил на дорожку и ловко плеснул водой из одного стаканчика на грудь ходока. А когда тот, бросив благодарный взгляд, прошел мимо, сразу вслед ему взмахнул вторым стаканом, обливая водой затылок и шею. Скрипкин, кажется, даже замычал от наслаждения. Что ж из того, что он почти мастер спорта! Ему так же трудно и жарко, как и остальным! Даже больше — он же идет быстрее их!
— Десять кругов осталось!
«Четыре километра… нужно дотерпеть… Жарко… Ужасно жарко!» — теперь я думал какими-то отдельными, нет, даже не словами, а понятиями — «жарко», «терпеть». Меня обошел на целый круг Скрипкин и еще какой-то незнакомый высокий парень, который споро вышагивал, как журавль, высоко и резко выбрасывая ноги. Зато и я догонял какого-то ходока, отставшего почти на круг. Если бы не было так жарко, то, пожалуй, даже прибавил бы скорости… Эх, вот мне бы так из стаканчика на лицо и на грудь плеснули водички!
И вдруг я краем глаза увидел странную фигуру — худой, голенастый офицер в задравшейся гимнастерке бежал откуда-то сбоку к дорожке стадиона, держа в одной руке огромную пивную кружку, полную воды. Он бежал, стараясь изо всех сил не разлить эту воду, которая все равно выплескивалась в такт шагам. «Эх, все разольет!» — подумал я с сожалением. И даже на секунду отвел глаза от этой заманчивой влаги. А когда снова посмотрел, то прямо ахнул: «Это же капитан Сапрыкин! С водой!» Кто-то крикнул:
— Эй, не утопи его!
Но Сапрыкин, размахнувшись, как будто метал диск, плеснул из кружки прямо мне в лицо. Видно, хотел только половину, чтобы хватило и на спину, но не рассчитал и выкатил все. Я закашлялся и, сбившись с ритма, чуть было не остановился. При этом как-то чудно взмахнул руками.
— Плыви брассом! — засмеялись на трибунах.
Сначала мне было не до смеха. Но потом стало легче, и я осторожно, очень осторожно увеличил скорость. Теперь я понимал, как надо экономить силы. Эх, если бы начал дистанцию не так резво, то как бы сейчас пригодились эти лихо и бездумно растраченные силы! Действительно, рекордсмен нашелся! Но два раза в одну реку не войдешь, говорили древние. Что было, того не воротишь. Надо приспосабливаться к тем силам, которые остались.
— А-а-сталось пять кругов! — усталым голосом сказал судья. Ему тоже надоело стоять на солнцепеке.
Бронзовый «индеец» Скрипкин обошел меня еще на один круг. И я принимал это как должное. Но меня опять начал обходить на целый круг рыжий балагур, и это показалось, как и вначале, почему-то обидным. И еще злило, что этот парень так быстро семенил ногами, как будто переходил на бег. Почему же судьи не делали ему предупреждения или хотя бы замечания?
Когда мы поравнялись, я невольно участил шаги, и мы пошли рядом. И вдруг услышал в рупор:
— Четвертый номер! Не переходите на бег! Предупреждение!
И сейчас же взметнулся красный флажок и указал прямо на меня. Что за ерунда? Это же мой четвертый номер! Я так растерялся, что замедлил шаг и пропустил соперника. Не я сбивался на бег, а рыжий парень! Как судья мог перепутать?
— Юркин, полегче! А то снимут! — голос Сапрыкина.
Да, с судьей не поспоришь. Снимет с дистанции за милую душу, и все труды пойдут насмарку. Конечно, он смотрел на мелькание ног — и моих, и поравнявшегося со мной соперника, сложил вместе это мелькание, а наказал одного. Я огорчился и пошел осторожнее. Испугался
Вспомнил, как Сапрыкин говорил утром: «Только нечаянно не перейди на бег. Следи, чтобы если одна нога в воздухе, то вторая обязательно на земле. Не должно быть фазы полета». Теперь, после грозного предупреждения, я стал еще старательней припечатывать шаг, чтобы не было опасной подпрыжки. Вот и еще один круг пройден. Боковые судьи внимательно смотрят на ходоков — теперь, перед финишем, когда от усталости теряется координация и хочется быстрее закончить дистанцию, особенно часто сбиваются на пробежку. Вот опять:
— Девятый номер! Предупреждение!
Девятый был где-то сзади. Я его не видел.
И вот долгожданный гонг, остался последний, двадцать пятый круг! Я немного прибавил и догнал какого-то парня в голубой велосипедной шапочке с загнутым вверх козырьком. Козырек придавал ему лихой вид, но шел парень тяжело, постанывая в такт дыханию. Может быть, тоже печень схватило? На финише это обидно. Но я с какой-то истошной яростью обошел его, и вот она, долгожданная финишная черта! Еще немного! Еще!!! Ху, все! Ох-хо-хо…
По инерции прошел еще несколько шагов, пытаясь перейти на легкий бег — увидел, что так делают и Скрипкин, и рыжий, и парень-«журавль». Но ничего не получилось — ноги как-то странно подгибались в коленях и дрожали. Тогда я пошел обычной человеческой ходьбой. Очень приятно.
Тут подошел капитан Сапрыкин и, ничего не говоря, стал поливать из солдатской фляги мой затылок. Это было истинным наслаждением! Вода стекала на шею, спину. Голова прояснялась, снова стали доступными звуки, цвета. Через минуту я, кажется, совсем пришел в себя. Капитан похвалил меня и сказал, что я наверняка выполнил третий разряд, и посоветовал дальше занимался ходьбой, потому что есть способности. Потом из небольшого синего термоса налил стаканчик божественного холодного напитка — сладкого клюквенного морса.
— Пей медленно, — сказал капитан.
Я пил, смакуя каждый глоток, и, удивительное дело, нестерпимая жажда почти исчезла — это от одного-то маленького стаканчика.
— Состав собственного изобретения, — гордо сказал Сапрыкин, — для стайеров — незаменимая вещь.
Потом я отдыхал на траве и переодевался в душе. Переодеваться было нелегко: дрожали колени и трудно было устоять на одной ноге. Выйдя из раздевалки, увидел в глубине аллейки пустую скамейку и лег на неё навзничь.
— Зря разлеживаешься, солдат, ходить надо, — вдруг сказал незнакомый и твердый голос. Я вскинул голову и увидел победителя — Скрипкина. На нем был узкий, хорошо подогнанный офицерский костюм, на погонах три звездочки — старший лейтенант, каштановые волосы с капельками воды плотно зачесаны назад. А лицо было совсем не злое и не жестокое, а веселое и располагающее, и на груди ромб — академия. Вот тебе и ходок!
