Пожилой уже украинец, из партизан, рассказал приснившийся ему в отрочестве и имевший, как он считает, пророческое значение сон. Сидит он на печи (рассказчик и спал на печи), а в дверь вползает змея. Не простая - на лапах: ящер. Хам! и старшую сестру проглотила - только брызги. Затем подняла голову, и тут он встретился с нею глазами и от ужаса проснулся. Мать сказала: - "Отче наш" на ночь не прочитал! - Через двенадцать лет сон исполнился.
Спустя много лет, уже в лагере, та же змея во сне свесилась к нему с потолка, и они долго боролись, пока он ее не задушил. Но она все же успела укусить его в ногу, и старшая сестра, к тому сроку уже покойная, высосала яд из раны. Этот сон еще не исполнился, но он верит - все это будет.
Или - сон о подземном царстве, в точности совпадающий с формулировками сказки (хотя выяснилось, что рассказчик - на мои окольные расспросы вообще не слыхивал в жизни никаких сказок):
- Провалился в колодец и долго летел, пока не упал в другой мир (буквально в таких выражениях излагает это и сказка). А там (с интонацией недоумения) - такой же свет, и реки текут, и все то же самое.
В противоположность этим снам, где просвечивает что-то подлинное, рассказали также историю о лагерном наркомане, который под кейфом видел необыкновенные вещи, с пробуждени-ем всякий раз испарявшиеся, но заключавшие, как он помнил, тайну и смысл мироздания. Однажды, собравшись с силами, записал - одной фразой всю тайну - и, когда пришел в себя, прочитал: "Повсюду пахнет нефтью".
14 декабря 1969.
Человек видит чудо, и отчаянно хочет курить, и ищет спички, бегая ночью по зоне с пустым коробком в кулаке, и заскакивает в курилку, где слышался гул голосов, и, войдя, убеждается, что нет ни души, хоть непроходимо от дыма, и вдруг замечает у ног на полу чистую, свежую спичку, которая своей сверхъестественностью ошеломляет его больше, чем чудо, только что виденное, и, рассказывая о нем, он поминутно возвращается к спичке, ставшей в этой жизни камнем преткновения.
Потеплело, и это плохо - тяжесть в воздухе, вялость в теле, а главное - неэкономно. Сколько тепла тратится без толку, зимой - вместо лета. Сколько холодных дней летом можно было бы обогреть, а так - кому это нужно!..
Как я начинаю день? Если выпадет снег за ночь, я, придя на работу, поскорее перелезаю во все грязное и, как Лев Толстой, с метелкой в руках, обмахиваю эстакаду. По белому полю мышки и птички развели следы - всякие, значит, пляски были у них на рассвете. Жаль заметать.
Тем временем в избушке растопили печку, можно и погреться, пока не пошел груз. Светоний. Волчье лицо Цезаря. А там теплушка - наши часы: десять. Дым, клубящиеся характеры Шекспира вылетают из трубы. То Макбет, то Ричард III. У нарисованного Егором человечка удались волосы - в виде домика на голове.
- Что ты живого человека к чорту посылаешь!
Нищий старик, судимый по пятому разу.
Лес совсем фиолетовый. Это от березы. Ее белый ствол на самом деле чернильный, и издали получается - сплошное море чернил.
Что такое лес?
Лес - это море, где, кто, куда...
Что такое лес?
Лес - это город, откуда, который, в котором...
Что такое лес?
Лес - это небо, благодаря чему, оттого что, за неимением, будто...
Что такое лес?
Лес - это лес.
V
Человек перед волей задумчиво говорит:
- Пива выпью... (долгая пауза). Колбаской закушу (пауза)..
...И переулки такие длинные, что идешь по ним целую вечность. И в каждом окне горит своя лампа.
Мне повезло, что мы жили неподалеку от Музея изобразительных искусств, и он сделался куском города моего детства, и подростком я бегал туда просто так посидеть в соседстве статуй и помечтать в одиночестве в каком-нибудь Итальянском дворике, где было так безлюдно и всегда царил полумрак, и этот дворик, и античный портик, особенно зимой, в сияющей изморози, остались потом на всю жизнь. И потом изобразительные искусства, в отличие от книг, несут с собой обстановку, в которой мы можем жить посреди произведений, как среди леса, проникаясь ими как общим фоном существования. Два места - куда бы мне хотелось пойти, по которым больше всего скучаю, и они как-то объединяются в памяти - лес и музей...
Когда мы вспоминаем о детстве, фигуры близких кажутся очень большими в соответствии с малым ростом и опытом ребенка. Но, вероятно, они еще больше и простираются до размеров вселенной, захватывая все вещи и приметы действительности, разделенной, допустим, на материн-скую и отцовскую половины, так что "Ореховая гора", например, была продолжением как бы отцовского тела, а в "Соснах" слышалась собственность матери.
Появление родного лица происходит не на фоне вещей, не имеющих к лицу отношения, но в их образование и развитие, проясняющее знакомые черточки до видимого единства. Не "мама идет по улице", но улица становится мамой, которая материализуется из состояния рассеяния, почему в любую минуту ее можно вызвать из мира, числящегося за нею так же, как ее платье или пальто. Ребенок кличет мать, как бы та ни была далека, в надежде, что эта всеобщая материнская одушевленность вещей просияет наконец очевидностью их внутренней сути - ее присутствием - стоит только позвать. Поэтому он не слишком удивится, если комната обернется матерью, или та, как солнце, выглянет из-за облака. И поэтому же воспоминания о милом лице незаметно принимают характер размытого, расплывающегося во все стороны, без края, повествования. Им ближе не портрет, но пейзаж - география родимого имени, вкрапленного повсюду и ждущего оклика.
А на завтра - сегодня был чудесный зимний день, совершенно розовый, как в детстве, в прекрасном равновесии снега, мороза и воздуха.
10 января 1970.
В одной научной статье говорится, что обычай петь на море существовал до недавнего времени у наших поморов, о чем свидетельствуют беломорский сказитель М. М. Коргуев и пудожский - Ф. А. Конашков. Оказывание былин, говорят, усмиряло стихии - отсюда история с гуслями и морским царем у Садко. Ту же магическую задачу имеет в виду распространенная в былинах концовка: "Синему морю на тишину, добрым людям на послушание".
Но если продолжить этот мысленный ряд, то можно заметить, что вода и пение вообще тесно связаны. Не оттого ли, не от воды ли столько песен - о лодке, о кораблике, начиная с "Мы на лодочке катались..." до "Белеет парус одинокий" и "Из-за острова на стрежень", так и ложащихся на музыку, на волну? Тон песен - протяжный, успокаивающий, независимо от словесного смысла, будь то бурное "Нелюдимо наше море " или обнадеживающее "Славное море - священный Байкал ". И я подумал, что песня так же связана с водной стихией, как сказка - с лесом, и лодка - с ладом, и поэтому Вейнемейнен или Гайавата строили лодку пением: это - устроение гармонии на море (ладьи - в предметном образе). Песня - лодка, которую мы пускаем плавать, чтобы установить тишину на волнах. И я подумал, что на воде вообще тянет петь (как в лесу - говорить шепотом), что мы и делаем практически - поем, не подозревая, что тем самым мы молимся Морскому Царю. И я не подозревал об этом, когда пел по пути на Кий-остров " А море бурное ревело и стонало ". На самом же деле я бессознательно пел о том, чтобы оно не ревело. И ничего не чувствовал, кроме "душевного подъема". Но этот подъем и толкает людей петь на воде - это и есть та самая подводная потребность-необходимость лада, регулирующего волны моря.
Многие древние традиции, проявляющиеся в фольклоре, живут в нас негласно и потому проявляются, что поддержаны изнутри нашей организацией, об устройстве которой мы не отдаем себе отчета, ну а древние в этом знали толк. Иначе не понятна стойкость этих традиций, существу-ющих, как пишут исследователи, с первобытных времен. Они бы просто не сохранились. Если бы они не поддерживались нашей нынешней психикой, уже не опирающейся, правда, ни на какую логику, ни на какие обряды, но тем не менее значащей и подсказывающей неслышно, что нужно, а что нельзя, - мы бы не помнили ни сказок, ни песен. Но природа сильнее доводов разума, и мы даже в официальном порядке шьем для покойников тапочки и приносим им цветы на могилку, хотя давно уже не пытаемся их оживить своим подношением, и поем о море и на море.
Ночь, когда родился Пророк, была необычайной:
Солнце еще не вставало, но мир уже озарило сияние.
Когда младенцем Пророк однажды от обиды заплакал,
Пришла от Господа весть, что плакать ему нельзя.
- Там, где одна слезинка из глаз твоих упадет,
Трава не сможет расти, земля иссохнет.
Исполняя волю Господню, он плакать перестал,
Лишь устами своими шептал: - Ла ила илла-л-ла.
Я начал собирать чеченские песни, по-видимому еще не записанные. Они несколько напоми-нают духовные стихи, арабская традиция мешается с местными преданиями и обычаями. Они удивительны несвойственными обыкновенно песне сложностью и гибкостью психологического рисунка. Все движется на полутонах и оттенках, и песня как бы поворачивается в своем течении, меняя значения, при монотонности общей мелодии, в которой господствует хоровое начало - с лирическим, однако, акцентом.
