Наконец, подъезжаем к знаменитому городу Чикаго, замечательному кроме всего тем, что в некоторых улицах все дома построены исключительно из белого и розового мрамора. Эти дома изготовляются на фабриках и куски мрамора, из которых они складываются, так велики, что, например, целый громадный угол дома состоит из одного куска. Три большие улицы построены таким образом. Средняя главная улица красоты неописанной; нигде, ни в Париже, ни в Лондоне, нет ни одного подобного дома. Таких огромных стекол, как в Чикаго я также нигде не видела. Каких бы размеров ни была рама, окно всегда в одно стекло. С какой быстротой строятся в Чикаго дома, можно судить из того, что в несколько дней против отеля, где я останавливалась, вырос громадный мраморный дом и мне объяснили, что все его части готовы уже были раньше на фабрике и почти весь дом перевезен на место готовым.
Наконец, я прибыла в Нью-Йорк, поражающий главным образом своим необычайным движением, — везде жизнь, суматоха, экипажи, омнибусы, пешеходы, все это куда-то спешит, несется. Конно-железных дорог в Нью-Йорке было тогда несравненно меньше, нежели в С.-Франциско. Приехала я в самое глухое время, в начале июня. Не было ни концертов, ни театров, только в громадном манеже Оффенбах давал свои оркестровые вечера. Так как делать мне в Нью-Йорке было нечего, то я поторопилась уехать в Филадельфию, где в то время была всемирная выставка.
В полной уверенности, что мне удастся привести в исполнение желание мое познакомить американцев с русской музыкой, я, приехав в Филадельфию, тотчас же начала хлопотать об устройстве концерта. Но, к несчастию, мое желание не исполнилось. В Нью-Йорке дали мне адрес капельмейстера оперы в Филадельфии; я показала ему партитуры, которые можно было бы исполнить в концерте, и он, как музыкант, желавший познакомиться с русской музыкой, рад был это сделать, но предложил мне остаться для концерта до октября, т.е. несколько месяцев, объясняя, с прискорбием, что в данное время нельзя никаким образом устроить концерт, потому что здесь находится Оффенбах, который соединил все оркестры в один и давал замечательные концерты. Затем капельмейстер спросил меня, с какой целью я хочу дать концерт, для славы или для денег. Я ответила, что главным образом для того, чтобы показать русскую музыку. Тогда он пригласил меня участвовать в его концертах, которые составлялись из разных певцов, певиц и отдельных инструментов. Прежде чем на это согласиться, я поехала в один из его концертов и увидела, что это слишком мизерно: громадный театр и в нем певец или певица, за 300, 400 долларов, поет под аккомпанемент фортепиано; к тому же все это было так рутинно, что я сочла лучшим не появляться совсем, нежели петь в такой обстановке. Нельзя было не воспользоваться пребыванием в Филадельфии, чтобы не взглянуть на выставку. Действительно было что посмотреть, но чтобы хорошенько все видеть, требовалось много времени; на каждое отделение пришлось бы посвятить по крайней мере день, а отделений были там сотни. У меня остались в памяти некоторые предметы, особенно замечательные. Например, очень меня удивила величина земляники, — ягоды положены были рядом, начиная с обыкновенной, постепенно все большего и большего размера и кончая ягодой величиною по крайней мере в апельсин, так чтобы можно было проследить из какой маленькой ягодки выведена эта большая. Поразителен был французский отдел: кружева всех возможных сортов, в том числе разные мантильи; я не могла удержаться и приобрела себе громадный карэ-платок, замечательный шантильи; приобрела его на том основании, что, как объяснили мне, плести таких кружев больше не будут. Заплатила я за него 2.500 франков. В одном из отделов было большое скопление публики; меня это заинтересовало; оказалось, что здесь раздают желающим, от выставки, за подписями директоров, удостоверение в том, что получивший его был на выставке. Мне особенно нужно было это и я с удовольствием заплатила доллар за такой лист. Деньги, вырученные за эти листы, предназначались на благотворительные дела и сбор составил, говорят, сотни тысяч. Я скоро распрощалась с Филадельфиею, хотя мне очень хотелось остаться еще, но жизнь там была так дорога, что нужно было торопиться выездом. Приехав обратно в Нью-Йорк, я поспешила взять билет на пароход, отплывавший в Англию. Мною начало овладевать нетерпение поскорее добраться до родины. Как ни хорошо, ни интересно было везде, где я побывала, но именно, во время путешествия, во всей силе сказалось чувство привязанности к родной стране.
Атлантический океан показался мне пустяком сравнительно с Тихим океаном. Двигаясь по морю, как будто по большой дороге, направо и налево беспрерывно встречаются разные суда и пароходы, чего в Тихом океане не было.
После благополучного плавания, наконец, мы добрались до Лондона. На пароход тотчас же явились таможенные чиновники и нас, как громом, поразило известие, что Россия объявила войну Турции. Это совершенно расстроило мои планы: я хотела проехать через Константинополь, чтобы кстати посмотреть и этот город. Теперь же, с объявлением войны, маршрут мой, конечно, должен был измениться.
Лондон мне не понравился: почему? не сумею даже этого объяснить: я приехала осенью, когда в Лондоне кончается сезон театров и концертов. На другой день моего приезда, давали второй раз «Аиду» с Патти. Я отправилась в спектакль, чтобы видеть здешний театр и составить понятие о лондонской публике; певцов же я знала почти всех. Роскошно одетые дамы приехали в ложи с букетами. Смотрю, и в первый ряд кресел пробираются дамы также с букетами. Меня очень интересовало, как будут бросать эти букеты на сцену. Каждый акт жду, что будет; но дамы продолжают держать букеты. Кончается спектакль.
Вот, думаю, теперь начнется бросание букетов; но увы! все дамы, как пришли, так и ушли с букетами. По окончании спектакля, публика вызывала артистов два — три раза и очень холодно, хотя исполнение было очень хорошее, и оркестр превосходный.
Так как сезон в Лондоне кончился, и мне нельзя было рассчитывать устроить что-нибудь, то я и поспешила через Диэп уехать в Париж.
В этот приезд мой в Париж я исключительно занялась своим туалетом, для того, чтобы, приехав в Петербург, показать моим завистникам, что до путешествия своего я никогда не могла иметь подобных туалетов.
XI
Возвращение в Петербург, — Риск погибнуть от неосторожности пьяного извозчика. — Намерение кончить артистическую карьеру. — Приглашение участвовать в благотворительном концерте. — Репетиция в холодной зале. — Простуда. — Мои нравственные страдания. — Недоброжелательство капельмейстера Н. — Мой концерт в Купеческом собрании. — Смерть Федорова. — Странное совпадение. — Композитор Мусоргский. — Открытие курсов пения. — Кончина Мусоргского. — Переселение мое в Москву.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
