– Они в Крым мотанули. Снежка с новым мужем – ну, и Мишка с ними.
– В Крым – это хорошо, это спокойно... Слушай, а Стефу мою ты еще не видел?
– Когда бы я успел?
– А, ну, значит, познакомитесь...
Строго говоря, мы с дедом не были никакими родственниками: когда мы со Снежкой еще жили вместе, дед уже поселился отдельно от Клавдии Павловны – на этой самой ферме. Потом они как-то незаметно развелись, дед женился на турчанке Софии – это было ее христианское имя, старого я не запомнил. Но через год София задохнулась в дыму, когда загорелся старый дедов дом, а сам дед уехал на базар в Ржев; София должна была вот-вот родить, у нее страшно опухли ноги, и она не сумела выбраться из своей комнаты, дом потушили, но спасти ее не смогли. Прошло пять лет с тех пор, теперь и дом у деда был новый, и жена новая, и сам дед все еще был как новенький: черный, мелкоморщинистый, но совершенно железный... а все равно что-то от Софии осталось во всем: и в доме, и в деде, и даже в новой его жене...
– Стефания, – важно сказала мне новая дедова жена, подавая руку. Рука у нее была жесткая и шершавая, зато сама она – сдобная, состоящая из тугих шариков, с соломенными выгоревшими волосами, веснушками на круглых щечках и курносом носу, но чернобровая и черноглазая. – Лучше просто Стефа.
– Игорь, – сказал я. – Лучше тоже просто.
Она фыркнула и почему-то смутилась. На вид ей было лет двадцать шесть – двадцать восемь. Деду в октябре стукнет семьдесят...
– Собирай на стол, – скомандовал дед. – Чтоб все было как надо.
– Будет, Иван Терентьевич, – засуетилась Стефа. – Все будет.
– Ну и ладно. А мы пойдем перекурим чуток...
Курить мы расположились на втором этаже, в кабинете – так называл дед эту комнату, где у него хранились всякие бумаги, деньги, прочие ценности. Тут он и отдыхал, если было время. Одна из стен была целиком завешена турецким ковром – память о Софии. От ковра несколько лет пахло дымом. Посередине ковра висело отделанное серебром охотничье ружье. Это было так – украшение. Настоящий арсенал дед держал в сейфе на первом этаже. Мне бросилась в глаза новая фотография на стене: дед, молодой, двадцатилетний, в летном шлеме и очках-консервах на лбу стоит, положив руку на лопасть винта тупомордого самолетика. Белыми буквами в углу: "19.06.1941 г. Южный фронт".
– Вот, повесил, – проследив мой взгляд, сказал дед. – Сохранилась же как-то... маленькая такая, не разобрать ни черта. Отвез в Ржев, в ателье, говорю: увеличить. Они говорят: ладно, завтра будет. А сделали вон как лучше новой. Но и взяли, канальи... да.
– Много взяли?
– Хорошо взяли. Я аж вспотел, как услышал. Но – стоит того, как тебе кажется? А немчик там, в ателье-то, сидел, скалится на меня, в "ишака" пальцем тычет: о, мол, руссиш вундер! Я ему и говорю: а я на нем, между прочим, тринадцать "мессершмидтов" завалил. Его всего и перекосило, бедного...
– Тринадцать? – я приподнял бровь. Раньше я слышал про четыре.
– Ну, это всех – тринадцать. "Мессеров"-то четыре всего. Остальные "юнкерсы", "хеншели", под завязку – "дорнье"...
– Все помнишь, – сказал я.
– Да вот, помнится, – сказал дед. – Чем дальше, тем...
12.06.1991. 19 час.
Сорок километров к востоку от Ржева. Ферма Сметанина.
Гости прибыли не абы как, а на черно-лимонной "испано-сюизе" производства двадцать восьмого года. Из такой машины должны появляться вертер геррен в белых цилиндрах и фраках и либен даммен ну просто не знаю в чем. Поэтому благородно-серый парижский костюм отца семейства и темно-вишневое и черное с золотом платья дам, изящные, но недостаточно замысловатые, как-то не так выглядели на фоне машины. Красиво. Но не так. Но красиво. Если не рядом с машиной... Мы с дедом соорудили галерею из парниковых рам, и гости могли пройти в дом, не намокнув. Итак, Дитер Клемм, отец семейства, лет сорока пяти, стрижен под ежика, голубоглаз и как-то сразу располагающ; фрау Ольга Клемм, та, что в черном с золотом, слегка за тридцать, бронзового цвета тяжелые волосы, в глазах что-то татарское, фигура со склонностью не то чтобы к полноте, но к пышности; сестра ее Вероника, помладше лет на пять, тщательно сдерживаемая бесоватость в лице и повадках, необыкновенно красивые ноги; плюс две девочки семи и девяти лет, Ева и Ута. Еще одна семья, Виктор и Дарья Тихомирновы, тоже приглашенные дедом, просили начинать без них: ветеринар делает прививки, и когда закончит... Предполагался "русский ужин" наедимся пельменей, сказал дед, напьемся водки и будем петь похабные частушки. Но и кроме пельменей – боже ж ты мой!.. Учитывая, что на все про все у Стефы было три часа времени и одна помощница... нет, она явно родилась с поварешкой в руке. Рыбные и мясные салаты, маринады, холодные тушеные грибы с горчицей, копченое мясо, фаршированные блинчики, что-то еще, еще, еще – и водка. Девять сортов водки в заиндевевших графинчиках. Дед по каким-то одному ему известным признакам ориентировался в них. Это для дам, говорил он и наливал понемногу в хрустальные рюмочки. А это – для настоящих мужчин... ну, как? Неимоверно! Тогда – за прекрасных дам, господа офицеры!..
Сам дед имел офицерские чины трех армий. В Красной армии он был лейтенантом, командиром истребительного звена. После разгрома он и еще два десятка летчиков на дальнем бомбардировщике перелетели в Иран к англичанам. Там он поступил на службу в Королевские ВВС и за три года дослужился до капитана. Сбитый над Францией, дед через Испанию и Португалию добрался до Лиссабона, откуда хотел попасть в Англию или Америку, но сумел получить лишь венесуэльскую визу. В Венесуэле его сразу произвели в полковники и поручили комплектование истребительной авиадивизии. Дивизия уже была готова к погрузке на корабли и отправке в воюющую союзную Великобританию, когда грянул переворот. Часть самолетов дед сумел перегнать на Кюрасао, а оттуда через Колумбию – в Панаму. В Панаме были американцы. В это время в Каракасе высадились первые полки германской морской пехоты. Начиналась затяжная Карибская кампания. Поучаствовать в ней деду не удалось: в одном из рутинных перелетов с аэродрома на аэродром у его "тандерболта" загорелся мотор. По красноармейской привычке дед спасал машину до последнего и сел на брюхо на речную отмель. Машину все равно списали в лом, а ноги деда обгорели до костей. Ходить без костылей он начал только года через два, перенеся полтора десятка операций...
– Так точно, сеньор полковник! – отозвался я. – За дам-с!
– Я в отставке, – сказал герр Клемм, – но присоединяюсь. А вы, Игорь?..
– Поручик егерских войск, действующий резерв, – отрекомендовался я.
– О-о! – с уважением сказал герр Клемм. – Сибирские егеря – это очень крутые парни!
– Воистину так, – согласился я.
– А ну-ка, ребята, еще по одной, – распорядился дед. – Вот этой, прошу...
– Под холодные закуски мы удегустировали четыре графинчика. Герр Клемм раскраснелся, взъерошился и освободился от пиджака и галстука. Сестры Ольга и Вероника мило щебетали, и подтекстом щебета было: ах, как бы поближе познакомить Веронику с этим мужественным, но ужасно одиноким сибирским офицером. Дети сначала вяло ковыряли угощение, но потом я догадался принести свой раухер, поставить игровую программу – и теперь из угла доносились ничем не сдерживаемые вопли восторга. Стефа смущалась так, что румянились даже пухленькие плечики. Каждая похвала ее искусству клянусь, не было незаслуженных похвал! – вызывала новую вспышку румянца.
– В наших краях пока нет бандитов, – веско говорил герр Клемм. – Но!
– "Но" – это ты верно сказал, – кивал дед. – Именно что "но".
– Нужно быть готовым, а еще лучше всем собраться и договориться, герр Клемм положил себе еще грибов. – И организовать охрану, может быть, нанять кого-нибудь... есть же небогатые отставные офицеры, пенсионеры-полицейские... назначить им неплохой оклад содержания, вооружить...
– Дитер, не налегай зря на грибы, сейчас будут пельмени, – сказал дед. – Не знаю, как ты, а я надеюсь только на свои силы. Наемники почему-то всегда оказываются не там, где стреляют.
– Мужчины, – укоризненно сказала фрау Ольга. – Зачем вы об этом?
– Так уж получается, дорогая, что говоришь не о самом приятном, а о самом животрепещущем, – объяснил герр Клемм.
– О! – вспомнил я. – Герр Клемм, у вас...
– Дитер, – поправил он. – Просто Дитер.
– Дитер, у вас нет брата в Кургане?
– Есть племянник, – кивнул он. – А что?
– Он служит в полиции?
– Да, в эйбапо. Вы встречались?
– Боюсь, что да.
– Почему боитесь?
– Потому что после этой встречи у него наверняка будут неприятности.
– Ему не привыкать к неприятностям. Что же он напроказил?
– Пожалуй, это я напроказил. Долго стояли на границе, я налил ему пару рюмок коньяка – ну, и...
– Кстати, о паре рюмок, – оборвал нас дед. – Вот это – собственной выработки.
– "Сметановка", – сказал я.
– Именно. Нет, это все-таки надо под пельмени. Стефа, командуй!
