— Ничего особенного не слыхать, товарищ секретарь. Минут сорок назад пролетел какой-то самолет, так они открыли по нему такой огонь, что скрозь вокруг осколками засыпало — будь здоров! Видать, наш. У них тут за Усатовом зенитная батарея. Не дай бог, до чего они боятся наших парашютистов! Как услышат какой-нибудь шум — давай крыть почем зря.
— А еще?
— Больше ничего, товарищ секретарь. Часа полтора назад где-то ихняя военная труба играла. Не понять где — в Усатове или в Холодной Балке: ветер сильно путает звуки. По Хаджибеевскому шоссе всю ночь грузовики идут, танки шумят. Со стороны Гнилякова время от времени слыхать ихние поезда.
— Людей в степи не наблюдали?
— Темно, не просматривается.
Черноиваненко некоторое время смотрел в непроглядную темноту сырой, холодной осенней ночи и снова возвращался по бесконечно длинным подземным коридорам — от маяка к маяку — в красный уголок. Опять сидел и думал, посматривая время от времени на часы. На рассвете он взял фонарь и обошел свое подземное хозяйство.
Заглянул к женщинам.
Они сидели в темноте и шепотом разговаривали. Он осветил их «летучей мышью»:
— Почему не спите?
— Мы спим, — сказал Петя, которому стало страшно одному в «мужском отделении», и женщины взяли его временно к себе.
Черноиваненко поерошил пыльные, давно не стриженные волосы мальчика, взял его за плечи и повернул к стенке, прикрыв шинелью.
— Матрена Терентьевна, — сказал он, — проследи за тем, чтобы наши пионеры в положенное время спали. — Он подошел к Лидии Ивановне и ласково посмотрел на нее через очки: — А вы почему не спите, товарищ Ангелиди? Отдыхайте, пока еще позволяет обстановка. Спокойной ночи, товарищи!
Они легли на свои каменные нары, укрылись пальто и одеялами, поджали ноги в сапогах и сделали вид, что засыпают. Он ушел.
В седьмом часу утра в штреке замелькал свет: это возвратилась первая группа — Стрельбицкий и Свиридов, оба возбужденно-молчаливые, очень усталые, в сапогах, облепленных тяжелой черноземной грязью, в мокрых от дождя и тумана пальто.
Через час появились Туляков и Сергеев и доложили о выполнении задания.
Туляков расстегнул ворот гимнастерки и вытер шею платком.
Его лицо горело, ему было жарко. Он встал, пошел к ведру напиться воды, но не напился, махнул рукой, вынул из бокового кармана какую-то помятую бумажку и бросил ее на каменный стол.
Черноиваненко надел очки и прочел вслух:
— «Граждане города Одессы и окрестностей! Советую вам не совершать недружелюбных актов по отношению к армии или чиновникам, которые будут управлять городом; выдавать тех, которые имеют террористические, шпионские или саботажные задания, так же как и тех, кто скрывает оружие. Будьте внимательны и подчиняйтесь мерам, принятым военным и штатским командованием. Считаю своим долгом поставить вас об этом в известность. Все же в случае, ежели кто-нибудь не соблюдет распоряжения, уже данные приказами или теми, которые будут даны позже, должны знать, что будет наказан расстрелом на месте. Командующий армией корпусный генерал-адъютант И.Якобич, начальник штаба генерал Н.Татарану»… Приложите к протоколу, — сказал Черноиваненко, передавая бумажку через плечо Лидии Ивановне. — Зверский приказ! Ничего другого от этих мерзавцев мы и не ожидали. Впрочем, в ответ на подобные приказы будем отвечать только одним. Помните, что говорил Ленин о нашествии интервентов? Он говорил, что, если бы мы попробовали на их войска, созданные международными хищниками, озверевшими от войны, действовать словами, убеждением, воздействовать как-нибудь иначе, не террором, мы не продержались бы и двух месяцев, мы были бы глупцами. Вот чему учит нас Ленин. И мы будем действовать по-ленински!.. Всё. Всем свободным от нарядов и дежурств предлагаю ложиться спать…
Первый прием сводки Совинформбюро прошел довольно удачно. Радиоприемник и аккумуляторы подтащили поближе к ходу «ежики» и, дождавшись темноты, вывели наружу антенну — два метра медной проволоки на палке, которую держал Свиридов. Операция проводилась под прикрытием боевого охранения, выставленного Туляковым в балочке, в двадцати метрах от входа в катакомбы. Святослав регулировал радиоприемник. Лидия Ивановна при свете «летучей мыши» записывала сводку на слух. Автомобильный аккумулятор давал слабый ток. Магический глаз светился совсем слабо. Но все же можно было явственно, даже на некотором расстоянии от аппарата, расслышать ровный, глуховатый голос диктора.
Черноиваненко сидел на камне перед аппаратом и, положив руки на колени, слушал. Невеселая была сводка. Все же это был голос родины, голос Москвы, голос Красной Армии. Хотя всюду шли тяжелые оборонительные бои и, по-видимому, почти вся Украина уже находилась в руках врага, Черноиваненко понял, что дело на фронтах обстоит совсем не так, как об этом сообщает гитлеровская ставка. Москва не взята. Ленинград держится. Красная Армия существует и сражается. Народная партизанская война только еще начинает по-настоящему разворачиваться. Стало быть, надо поскорее выступить с листовками и поднять дух населения. Одновременно с этим необходимо поторопиться с Протопоповской МТС.
Затем в кабинет первого секретаря была принесена высокая пишущая машинка. На ней было решено печатать новые листовки, которые, сидя за своим каменным столом, сочинял Черноиваненко, строго учитывая политическую обстановку, ежедневно менявшуюся «наверху» в зависимости от положения на фронтах.
Лидия Ивановна достала из своего вещевого мешка бухгалтерские нарукавники, подобрала волосы, села за машинку, и ее прозрачно-розовые пальчики с такой легкостью и с такой четкостью забегали по клавиатуре, что можно было подумать, что в подземелье защелкала канарейка.
Началась подготовка к проведению большой операции. Казалось бы, какие могли быть особенные приготовления для такой, в сущности, простой вещи, как выйти ночью из катакомб, залечь в степи возле Протопоповской МТС, завести перестрелку с гарнизоном, а затем, воспользовавшись переполохом, облить бензином склад пшеницы, поджечь зажигательными пулями и тем же путем уйти обратно под землю… Разумеется, нужны были смелость, решительность, быстрота, точность. А какая же, собственно говоря, специальная подготовка?.. Но так думать мог лишь человек, ни разу не побывавший в катакомбах и незнакомый с условиями подземной жизни.
Здесь всегда была пронизывающая сырость. Металлические предметы с необыкновенной быстротой окислялись, ржавели. Особенно быстро ржавели железные патроны и пулеметные ленты. Каждые два-три дня Пете и Валентине приходилось перебирать и чистить от ржавчины весь наличный запас винтовочных и револьверных патронов, взрывателей, капсюлей. Каждый патрон был на вес золота.
Петя и Валентина сидели на каменных тумбах-табуретах перед большой, грубо вытесанной каменной плитой, заменявшей стол. На этом ракушечном столе была насыпана большая куча заржавленных патронов. Они брали патроны по одному и над каждым патроном трудились до тех пор, пока он не начинал блестеть. Они изо всех сил терли его кирпичом или кусочком того же ракушечника, как пемзой. Удалив с патрона всю ржавчину, они протирали его куском солдатского сукна, отрезанного от старой шинели, и складывали очищенные патроны в особый фанерный ящик. А через два дня патроны опять ржавели, и все начиналось сначала. Может быть, если бы их можно было смазывать салом, патроны ржавели бы не так скоро. Но сало было тоже на вес золота. Салом смазывали только ружейные затворы. Часов восемь или десять уходило на то, чтобы хорошенько вычистить и уложить все патроны. Со стороны эта работа могла показаться легкой. Но на самом деле она была трудная, кропотливая, изнурительная. Она требовала большой физической закалки. Мускулы ныли. Согнутая шея болела. Глаза слезились, утомленные скупым, бессильным светом коптилки, который все время боролся с окружающим мраком и никогда не мог его побороть. Ломило лоб.
Но никакая сила в мире не могла бы заставить Валентину и Петю добровольно бросить работу, не доведя ее до конца. Даже сам Черноиваненко ничего не мог с ними поделать. До тех пор, пока не был вычищен последний патрон, они не прекращали работы.
Это была не просто работа. Это была борьба. Не желая отставать от взрослых, Петя и Валентина боролись, как умели, отдавая все свои силы этой ежедневной изнурительной, однообразной работе. Но, когда они сидели друг против друга за каменным столом и, сопя от усилий, терли кирпичом патроны, им не было скучно. Они знали, что ржавый патрон не может войти в ствол винтовки и выстрелить. А он непременно должен был стрелять! Стрелять хорошо, безотказно. Они чувствовали себя участниками каждого выстрела, который взрослые делали по врагу.
Валентина была крепче Пети. Когда она замечала, что мальчик начинает сопеть все громче и громче — а это был верный признак того, что он устал и уже работает из последних сил, — она начинала его задирать:
