фильм более трёх раз?
— Смотрел. «Зеркало» Тарковского. Ну «Иронию судьбы» хочешь-не-хочешь, увидишь столько раз, сколько тебе лет. Ну и прочий джентельменский набор — солнце пустыни, штирлиц-мюллер, всё такое.
— Почему у вас так вышло с «Зеркалом» Тарковского?
— Ну, для начала надо сказать, что я не только «Зеркало» Тарковского больше трёх раз смотрел. Я, к примеру, ещё «Мне двадцать лет» несколько раз смотрел, и из них — пару раз в удлинённом виде «Заставы Ильича».
С «Зеркалом» получилось так: в первый раз посмотрел его на своё двадцатилетие — он был как бы уже разрешён (а до этого фильмы Тарковского по известной причине не показывали).[6] Причём однажды на каком-то фестивале показывали арабский фильм «Зеркало». Все понимали, что это наверняка не Тарковский, но всё равно туда ломились, а когда на экране появились титры с арабской вязью, то весь зал встал и ушёл.
Итак, это был такой полузапрещённый фильм, и вот я нашёл в нём массу образов, которые мне, советскому мальчику, были очень важны — очень интересный изобразительный ряд, то как был построен кадр, что и как там двигалось. Прекрасные стихи — Арсения Тарковского я узнал как раз через этот фильм. Музыка — ну, Бах, что вы хотите. Потом образы, которые там мелькают — опечатка в гослитовском издании, война, урок НВП, китайцы с красными книжечками, испанцы… Этих русских испанцев я видел, и это был очень счастливый период в моей жизни — эти испанцы семьёй приходят в гости в тот дом, где я тогда прижился, и делают сангрию — настоящую сангрию, а не то ужасное вино, что потом начали продавать на каждом углу в гигантских бутылках. И вот идёт разговор, колышутся занавески от летнего вечернего ветра, за окном Москва, из которой эти испанцы ещё не уехали.
И это я одно только воспоминание привёл.
***
— Я считаю, что нет ни одной причины, чтобы кто-то должен был тратить своё время на просмотр фильма фильм «Бразилия». А у вас есть любимый всеми вокруг фильм, который вы считаете очень плохим?
— Для начала я скажу, что посмотрел фильм «Бразилия» и ничуть не пожалел. Другое дело, что я не восторженный его поклонник — посмотрел и посмотрел.
А что до других фильмов, то дело в том, что сейчас очень сложно нати фильм «любимый всеми» — общество очень расслоилось. Это, может «Чапаев» в тридцатые годы был любим всеми, а сейчас в одной компании сосуществуют люди, любящие Тарковского за «Зеркало» и с унынием вспоминающие о «Жертвоприношении», и люди, Тарковского боготворящего за всё — за всё. А есть ещё ведь культурные феномены типа «Иронии Судьбы или С лёгким паром», которые и вовсе от кинематографа оторвались и существуют совсем в иной плоскости.
— Да прямо таки все любили Чапаева… конечно не все, просто вслух сказать боялись.
— Ну так можно сказать про любое произведение искусства (и вообще любой предмет) — понятно, что на всякое общее мнение можно возразить, что оно необщее. Но что толку воевать со словами. Можно потратить годы, рассказывая людям, что «солнце не может двигаться по небу, это земля движется».
Но тогда вас могут принять за идиота.
Понятно, что миллионы людей любили Чапаева. А в нашем современном кинематографе мы не можем привести такого примера.
— Про совр. рускино известно, что оно в жопе т. ч. единение происходит больше на почве ненависти как к «Утомленным солнцем-2». Хотя у того же «Бумера» почитателей дохуя было. Учите историю, ходите в народ и парьтесь за кого принимают Вас раз это волнует.
— Вы, кажется, чем-то взволнованы.
— Сов. власть конечно боролась с врагами, но не так чтоб их количество свелось к стат. погрешности, на которую Вы предлагаете плюнуть. Их тоже были милл…
— Определённо, вы чем-то взволнованы.
— Это Вы взволнованы тем, за кого Вас принимают — вопрос зажали о количестве нелюбителей Чапая. Но это ерунда по сравнению с большей глупостью Вашего сравнения агитбоевика Эйзенштейна с картинами Тарковского к-рые сейчас смело назовут артахаусом.
— Братьев Эйзенштенов. Ну, точно! Вы взволнованы.
***
— А вы носите под рубашку майку или футболку?
— Нет. Задумался… В школе как-то носил, помню. Майки ещё с вырезом были… С тех пор — нет.
***
— Вы обычно обходите лужи или идете прямо по ним?
— Я давно купил себе высокие омоновские сапоги на шнуровке — теперь можно и по лужам ходить. Но я всё-таки стараюсь без лишней необходимости не брызгаться.
— А стараетесь не наступать на трещины в асфальте?
— С тех пор, говорю, как у меня есть омоновские сапоги-ботинки, я могу свысока смотреть на Джека Николсона, его собаку и прочую психиатрию. Какая тут психиатрия, когда у тебя омоновские ботинки.
Извините, если кого обидел.
24 января 2013
Встреча выпускников (Татьянин день. 25 января) (2013-01-25)
Мы встретились в метро. Договорились-то мы, по старой привычке, попрекая друг друга будущими опозданиями, в три. Володя пришёл ровно в половине четвёртого, я — через две минуты, и через минуту подошёл Миша. Раевский, правда, сказал, что подъедет отдельно. Никто никого не ждал, и все остались довольны, хотя сначала смущённо глядели в пол.
Мы вышли из метро и двинулись вдоль проспекта. Сквозь морозный туман горел, как священный меч перед битвой, золотой шпиль Главного здания. Володя сказал, что сегодня мы должны идти так, как ходили много лет тому назад — экономя деньги и не пользуясь автобусом. Это был наш персональный праздник, Татьянин день, совмещённый с годовщиной выдачи дипломов — потому что учились мы не пять как все остальные факультеты, а пять с половиной лет. Мы шли навстречу неприятным новостям, потому что поколение вступило уже в возраст смертей, что по недоразумению зовутся своими, но мы знали, что в Москве один Университет, и вот мы шли, чтобы вернуться в тот мир дубовых парт и тёмных панелей в коридорах, огромных лифтов факультета, которым исполнилось больше полувека, и огромных пространств между корпусами.
Мы стали более циничными, и только Володя сейчас горячился, вспоминал множество подробностей нашей давней жизни и, двигаясь мимо высокой ограды, махал и крутил руками как мельница.
— Сколько радости в этом человеке, — сказал, повернувшись ко мне, Бэтмен. — Так и не поверишь, что это начальник. Начальник должен быть толст и отстранён от жизни — как Будда.
Бэтмена прозвали Бэтменом за любовь к длинным плащам. Серёжей его перестали звать, кажется, ещё на первом курсе. За десять лет ничего не изменилось — он шёл посередине нашей
