Она инстинктивно попятилась, чем вызвала широкую улыбку Яна, что больше походила на оскал зверя, в ответ. Тревожное выражение на лице Брагина отбило все желание выяснять с ним отношения прямо сейчас. Да и вообще.
Кажется, она влипла по-крупному. Увязла по самые уши в одном доме с маньяками.
Один – жнец, другой крови требует. Упырюга.
– Зачем? – спросила, стараясь выпрямить спину и смело взглянуть в глаза Кенгерлинского.
– Ты ее не получишь, – перебил Федор. – И мне плевать на причины.
– А я говорил, что это плохой вариант, – Адиса появился незаметно.
Тенью он застыл рядом с Яном и положил руку ему на плечо. Кенгерлинский зашипел и отодвинулся, тут же освободившись:
– Тебе мало? Добавить?
Адиса поморщился и провел пальцами по разбитой губе, что еще кровоточила:
– В самый раз.
– Тогда отвали.
– Все равно не пойму, к чему такая спешка? Время, которое могло повлиять на исход событий, ты уже потерял. Что и кому, Ян, ты еще хочешь доказать? Зачем этот театр? – Адиса скрестил руки на груди.
Господи Иисусе! Да что здесь творится?
Рите захотелось схватиться за голову, до жжения в глазах зажмуриться и… проснуться.
Ведь могло же это быть просто сном? Правда?
Жестокая маска, что исказила приятные черты Федора сейчас, говорила обратное. Рита глубоко вдохнула и сжала кулачки. Волны ненависти, исходящие от Брагина в этот момент, били по ней, словно молотом.
Тошнота вернулась и подкатила гадким комком к горлу.
Рита закусила ладонь.
– Зачем мне это нах*р надо? Дай-ка подумать, – театрально закатил глаза Ян и стал загибать пальцы. – Станцевать на костях Демьяна, спасти мир от демонов. И да, предотвратить гребаный Апокалипсис.
– И это все? – усмехнулся Адиса.
– А что ты еще хочешь услышать? – голос Яна ударил Риту по темечку не хуже глыбы льда.
– Хочу узнать, когда это ты успел заделаться героем? Альтруизм не твой конек, Кенгерлинский. И мы оба это прекрасно знаем. Так к чему такая спешка?
Адисе определенно удалось вывести упырюгу из себя. Только вот какая выгода от этого ей? Может, Кенгерлинский в гневе похлеще Годзиллы будет? Удастся ли скрыться под общий шумок?
– Да, мать твою, да! – всплеснул руками Ян. – Я хочу найти Дашу и мне плевать на конец света! Теперь ты доволен?
– Дашу? – подалась вперед Рита.
Брагин схватил ее за руку, удерживая возле себя. Его глаза предостерегающе сузились.
– Моя кровь как-то поможет отыскать Дашу? – не обращая внимания на Федора, спросила она.
– Именно.
– Тебе ничего здесь не обломится, Кенгерлинский. Проваливай, – резко сказал Брагин, рукой он задвинул Риту себе за спину.
– Я согласна, – решительно заявила она, почти мгновенно с Федором.
Ян торжествующе улыбнулся.
Глава 11
Спасительный огонь
Повсюду кровь.
Стоило только закрыть глаза, как алые разводы тут же топили мое сознание от края и до края. Кровь шумела в ушах, глушила мысли и все посторонние звуки.
Гарик мыл мое тело медленно, будто смакуя каждую минуту, что мы находились рядом. Я же изо всех сил старалась совладать с тошнотой и желанием захлебнуться в этой ванне.
Каждое движение «брата» отзывалось во мне острой необходимостью сдохнуть. Пальцы Гарика жглись, напоминали, исследуя сантиметр за сантиметром кожу, что ночное клеймо невозможно смыть. Оно намертво въелось в тело, проросло в жилы и закрепилось между ребрами.
Вода окрасилась в бледно-розовый. Между ногами по-прежнему ныло. Даже не проверяв, я могла сказать, что кровотечение не остановилось. Было дискомфортно и… пусто, словно с меня сорвали защитную оболочку и оставили нагую, сломленную, с огромной дырой внутри. Казалось, что эта дыра тянулась от груди до пупка и сквозь нее просвечивались окружающие предметы. Ведь именно так должно быть, когда вырывают душу?
Боль охватила все тело, но мне было все равно. Она скрутила суставы, раскрошила кости и собралась тугим пучком агонии в горле. Вместо разрывного крика с пересохших губ срывался лишь слабый стон. Похожий на мяуканье брошенного котенка.
Только так могло звучать отчаянье.
На грани тишины.
Хрипло.
По-звериному.
Я хотела пробить криком небо, чтобы оно осыпалось крупными звездами прямо на мою макушку и размозжило череп. Многие смерть воспринимают, как жестокую кару, для меня же она казалась благоговейным спасением. Но и этот дар я не заслужила.
Вдох за вдохом смерть ускользала от меня. Сердце билось ровно. Никак не желало останавливаться.
Гарик постоянно что-то шептал. Но не то, что глупая Даша Алексеева готова была слушать. Он не просил прощения, не спрашивал, как я чувствую себя после всего, не интересовался где и насколько сильно у меня болит. Гарик ничего такого не говорил. Не подбадривал, не просил держаться, не уверял, что все будет хорошо и что папа Рома не выкинет меня на помойку, как испортившуюся вещь. Что же еще делать с куклой, в которой оказался зашит сломанный механизм? Чинить? Легче выбросить и купить новую. Зачем же зря возиться с ремонтом?
Гарик не спрашивал, как я и очень ли мне страшно.
Может, он все знал без слов, а может, ему было плевать. В Гарике никогда не было таких глупых качеств, как сочувствие, доброта или сопереживание. Откуда тогда я взяла, что эти аккуратные прикосновения, невыносимо близко граничащие с нежностью, должны говорить о жалости?
Ему не нужно было всего этого произносить. Я больше не смогу никому поверить, а глупой Даши Алексеевой здесь не осталось, вышла вся. Вон в ту черную дыру стока, куда стекала розовая вода.
Гарик поднял мое тело, поставил на трясущиеся ноги. Одной рукой он продолжал удерживать этот мешок с костями за талию, а второй обтирал махровым полотенцем.
Вскоре все капельки, что стекали вниз по мне на старый акрил ванной, были собраны пушистым ворсом полотенца.
Мне больше совершенно не хотелось прислушиваться к бредням Гарика. После десятого повтора нежных глупостей, я отпустила разум в пляс по волнам агонии, переключилась на физическую боль, чтобы не сойти с ума от душевной.
История имеет ужасную привычку – повторяться. Меняются лица, персоналии, декорации, а суть остается прежней.
Боль остается прежней.
Стоило только приоткрыть кому-то душу, как предательство вновь ворвалось, кромсая все внутри меня в жалкие клочья.
Сейчас я была уверена, что судьба сыграла со мной злую шутку в последний раз. Глупо обещать, пусть даже себе, что былое никогда не повторится, я стану умнее, разборчивее в людях и смогу защитить сердце от боли.
