Раздраженный всеми трудностями положения и вызовами врагов, Плауэн хочет снова начать войну, но у него нет власти даже над рыцарями. Великий маршал Штернберг не позволяет армии следовать за гроссмейстером. Плауэн созывает капитул, чтобы низложить мятежника; но вместо того мятежник низлагает гроссмейстера и получает его место. Герой бедственных дней был низведен на степень простого командора и не мог снести своей беды. Вскоре открылось, что он ведет переписку с польским королем. Плауэн был брошен в тюрьму, где и провел 16 лет, жалуясь, что сторожа не кормят его досыта даже хлебом и ячменем.[19] О какой же дисциплине может быть речь там, где подчиненный прогоняет начальника и герой кончает изменой? Дальнейшая история ордена представляет собою только зрелище долгой агонии. Тщетно ищет он защиты у императора, у папы и у соборов, которые в это время работали над водворением мира в церкви. Монархическая Европа XV в. не понимала больше этого старого аристократического учреждения, папа запретил нападать на Литву с тех пор, как Литва крестилась: речь шла о том, чтобы переселить этих оставшихся без дела крестоносцев на Кипр или на Дунай, против турок; а тем временем славяне спокойно продолжали свою борьбу против немцев. Польский король вступает в союз с померанскими герцогами и даже с чешскими гусситами, ссылаясь на кровное родство. Поляки проповедуют в Пруссии ересь Иоанна Гусса; они утверждают, что Пруссия — польская страна, и, призывая себе на помощь филологию, доказывают это именами провинций и городов. Толпы гусситов, с остервенением истреблявших рыцарство и все немецкое, рассыпаются по тевтовской территории. Монастырь Олива, из которого в XIII ст. монах Христиан вышел для обращение Пруссии, разграблен и сожжен, как бы в жертву теням погибших пруссов. Гусситы приветствуют Балтийское море чешскими песнями и наполняют свои фляжки водою из этого моря в знак того, что оно снова принадлежит славянам. Лучшим доказательством неизбежности разрушения ордена служить то, что даже такие опасности не могли возвратить ему внутреннего согласия. Гросмейсгер был на ножах с магистром Германии, который хотел сесть на его место; рыцари нижней Германии не ладили с швабскими и баварскими. Чем Дальше, тем больше народ отвертывался от этих властителей, которые не умели управлять даже сами собою и не оказывали никакой защиты своим подданным. Дороги не охранялись и кишели разбойниками. Сюда же присоединились еще бедствие, за которые орден не мог уже отвечать: Ганза, в состоянии полного разложения, допустила Кальмарскую Унию и дала Скандинавии ускользнуть из своих рук; наконец, в 1425 г. сельдь покинула шоненское побережье и перешла к берегам Голландии, где предстояло расцвести Амстердаму.
Немецкая колония решила свергнуть с себя иго рабства. Гроссмейстер Павел Русдорф пытался, подобно Плауэну, опереться на дворянство и на города. Города заявили готовность его поддержать под условием, что он обеспечит их права и вольности от притязаний орденских должностных лиц; но он не решился взять на себя такое обязательство. Тогда города предложили ему свою помощь для водворения дисциплины в ордене; но он не мог принять никакого решения, опасаясь дать магистру Германии желанный повод занять место гроссмейстера. Тевтонский орден был в полном разложении. Тогда в феврале 1440 г. в самом Мариенбурге часть прусского дворянства и города образовали лигу. Члены ее сначала толковали только о сохранении за каждым его прав, затем выбрали из своей среды совет и завели свою особую казну, и таким образом выросло государство в государстве. Союзники обнаружили свои намерение тем, что после избрание Конрада Эрлихсгаузена они выразили покорность уже не ордену, а лично гроссмейстеру. Его брату и преемнику, Людвигу Эрлихсгаузену, они и совсем было хотели в ней отказать, так что ему пришлось обещать расширение привилегий штатов. В такой крайности папство и Империя приняли, наконец, участие в горькой судьбе ордена; но у этих старых, одряхлевших властителей не нашлось ничего, кроме слов, на защиту своего погибавшего ровесника. Папа и император объявили лигу противной законам божеским и человеческим; в ответь на эту ссылку на право былых времен лига громко провозгласила свое право — новое право народов располагать собою по своему усмотрению, и 4 февраля 1454 г. дворяне и города подписали акт своего освобождена, а пристав Торнской Думы свез его немедленно в Мариенбург.
Вслед за этим начинается война горожан против замков. Торнские жители берут приступом и сжигают свою почтенную крепость, одну из первых построенных в Пруссии, вековую защитницу их города. В несколько недель 54 плохо защищавшихся замка попадают в руки мятежников, которые для завершение дела обращаются к польскому королю. Казимир IV праздновал в Кракове свою свадьбу, когда к нему явились депутаты от ордена и от лиги. На открывшихся перед королем прениях тевтонские депутаты, за которых стояли также папские легаты, ссылались на то, что по последнему договору орден и король взаимно обещали друг другу не поддерживать мятежей их подданных. Но члены лиги предложили признать суверенитет польского короля и пригрозили в случае его отказа отдаться чешскому королю. Казимир в присутствии гнезненского архиепископа принял от прусских депутатов присягу, учредил воеводства в Торне, Эльбинге, Данциге и Кенигсберге, освободил города и дворян от всяких повинностей, запретил восстановлять разрушенные замки и объявил войну тевтонам. 23 мая 1454 г. он торжественно вступил в Торн; затем он отправился в Эльбинге принять присягу от епископов, дворян и городов. Можно было бы думать, что орден покончил свое существование. Однако война продолжается еще 13 лет; она тянется без решительных действий, являясь в то же время усобицей, так как в каждом город есть враждебные партии. В Кенигсберге три квартала дерутся на реке, которая их разделяет; в Данциге патриции нещадно истребляют ремесленников. Лига обвиняет поляков в медлительности и выходит из терпения, глядя на то, как долго держатся тевтоны и их наемники. Рыцари действительно держались только с помощью этих солдат, набиравшихся из всех стран. Наконец, когда у рыцарей не стало денег на расплату, они вынуждены были отдать наемникам в залог Мариенбургский замок. Вступив туда, эти бандиты, в большинстве случаев принадлежавшие к гусситам, натешились там вволю. Они забрались в келии, обрезали длинные бороды старым рыцарям, которых там нашли, и погнали их ударами кнутов на кладбище. Гроссмейстер спасся в лодке по Ногату и бежал в Кенигсберг, где Дума, за оказанное им городу доверие, прислала ему в подарок бочку пива. Наемники выдали замок королю Казимиру, который явился туда праздновать Троицын день.
Пора было заговорить о мире; богатейшая прежде страна была так разорена, что, по словам одного современника, с высоты городских стен не видать было нигде деревца, к которому можно было бы привязать корову. Сами «изменники Госпоже нашей Деве Марии» плакались польскому королю на нищету, до которой они были доведены. Когда завязались переговоры, у ордена были уже отняты Помереллия и западные провинции. Переговоры показали еще раз, что тевтонское государство было погублено своими внутренними распрями, а не внешней силой. На съезде во Frische Nehrung прения шли не между орденом и королем, а между врагами ордена и его приверженцами. Байзен, сторонник короля, препирается с Штейнгауптом, бургомистром Кенигсберга, оставшегося верным тевтонам. Любопытно видеть, с каким напряжением эти братья-враги ищут средств к соглашению ради того, чтобы обеспечить немецкой колонии, по крайней мер, общее управление. Останемся все вместе под властью одного государя, говорил Байзен; король станет покровителем и сюзереном ордена, за которым сохранится часть его владений. Штейнгаупт отвечал, что те, кто проливал кровь за орден, не позволят отделить себя от него. Он советовал членам лиги не слишком полагаться на короля, который сейчас же забудет все свои обещание, как только рыцари лишатся своих владений. В ответ на это члены лиги советовали друзьям ордена не пренебрегать покровительством короля, так как гроссмейстеру легко может понадобиться его помощь для того, чтобы держать в повиновении самих же орденских сановников. Предметом долгих обсуждений служило следующее предложение: польскому королю уплачивается вознаграждение за военные издержки; орден сохраняет свою независимость и верховную власть, но принимает другое устройство, при котором колонисты получают одинаковые права с рыцарями, вплоть до участие в избрании гроссмейстера. Тевтонское государство тогда осталось бы немецким, и это было бы счастливым исходом после стольких бедствий, «ибо», говорили сторонники тевтонов, «не хорошо быть под управлением людей, которые не родились немцами». Это заклинание именем родины доказывает, что обсуждавшие свою участь колонисты понимали всю важность предстоявшего им решение. Они колебались между патриотизмом и любовью к независимости. Последнее чувство взяло верх, Когда в Г466 г. в Торне возобновились прервавшееся было на короткое время совещание, то именем вечного мира освятились результаты тринадцатилетней войны, т.е. поражение ордена и раздел страны. Польша получила в полное владение страну на запад от Вислы и Ногата, где лежали Мариенбург, Эльбинг и Данциг, затем Кульмерланд, с Торном и Кульмом, и Эрмланд, врезавшийся углом в оставленные ордену в качестве польского лена провинции. Договор постановлял, что гроссмейстер, орден и его территория навсегда соединяются с королевством польским, образуя с ним одно тело, одну семью и один народ, живущий в дружбе, любви и сердечном согласии; что гроссмейстер имеет заседать на польском сейме по правую руку от короля, как польский князь и советник. Трудно найти другой договор, который звучал бы такой иронией, и со слезами на глазах явился гроссмейстер в Торнскую ратушу приносить присягу своему королю.
