— Почему этот? — быстро спросил Борис.
Он не стеснялся учиться, что Измайлову нравилось.
— Вчерашний. Одежда, — бросил полковник и прекратил аудиенцию в закутке прихожей. — Я поехал в отдел думать.
Борис Юрьев провел здесь массу времени. И снимки, честно говоря, видел. Но нужный пропустил, изволил сосредоточиться на последних. Полковник заглянул на пять минут. И на фотографии опознал валяющееся в углу ванной в общей куче дневное облачение ребят. Соображай, Борис, соображай, горе-сыщик. Были в компании вместе, вернулись, разделись, занялись любовью. Но были-то прошлой ночью.
Раздосадованный своей промашкой Юрьев терзался недолго. Взял за тощее плечо стремительно доходящего до умопомрачения свидетеля и запихнул в кухню. Через тридцать минут двое парней с заднего плана фотографии обрели хоть какие-то координаты в, казалось, безвольно распластавшемся вдоль речных берегов, задыхающемся от жары городе. И имя устраивающей вечеринку девушки было названо.
Эльза ела клубнику на даче под монотонные мамочкины подбадривания:
— Кушай витамины, доченька, кушай витамины, кушай…
У матери внутренности болезненно пытались меняться местами, когда она видела свою девочку такой затравленной, тоскливой, будто заблудившейся. Опять что-то праздновали у Савельевой, опять Элечка иззавидовалась. Сколько раз повторяла она дочери: «Сытый голодному не товарищ». Нет, не слушается, ходит к этой Гале, травит себя, а потом еще и божится, что мир устроен правильно, и все в нем получают по заслугам. Что же тогда у тебя голосок становится гнусавым и глазки чешутся, дочка?
Господи, с другой стороны, давно ли они с Савельевыми были неотличимы по жизнеописаниям? Мужья работали инженерами на заводе за одинаковую зарплату, служебные двухкомнатные «хрущевки» притворялись комфортабельным жильем, чуть ли не раем, дочки в одном классе, с одинаковыми бантами и букетами Первого сентября… А потом отец Гали смог то, чего не смог отец Эльзы. Хотел, пытался, цеплялся за любую возможность, но не вышло, не Получилось. Эльза, правда, поступила в институт, в отличие от подруги на самый непрестижный, готовящий профессиональных безработных факультет, но это уже по инерции, на этом сходство девушек кончалось навсегда.
Мать считала, что, доказывая дочери такие очевидные вещи, оберегает ее от парализующих разочарований; а на самом деле губила задор, шальную предприимчивость, веру в себя и удачу — бесценные дары неопытности. Эльза никогда не была дурой. Просто полагала, что надо держаться за более преуспевающих. А как еще выбраться из долговой ямы судьбы, куда они с мамой вынуждены были сопровождать беспечного отца? Взрослый мужик, поверивший, что в обкуренной вседозволенностью стране нищих можно честно заработать любые деньги, — это же наказание для зависимых от него женщин.
— Мам, если бы ты нашла кошелек, стала бы давать объявление в газету, дескать, откликнись, ворона-хозяин? — спросила Эльза, чувствуя, что ее уже мутит от клубники.
Мать посмотрела на нее с тревогой. Был у них лет пять назад особенно отчаянный период. Не случалось денег даже на автобусный билет, неделями сидели на черном хлебе и спитом несладком чае. Утром она вставала с зудящей мыслью: «Не пойду на работу. Не надо ни увольняться, ни трудовую книжку забирать. Просто не пойду никуда, никогда, потому что не хочу. Я вообще жить не хочу. Впрочем, чушь, я не хочу жить так, как живу». А вот следующая мысль всегда заставляла ее умываться, одеваться и выходить на улицу: «Может, я наткнусь на потерянную кем-то купюру, может, она, спасительница, ждет меня на дороге, а я тут сижу и ною». Глупо, конечно, никогда ничего из-под ног к ней в карман не впорхнуло. Но неужели и Эльза бредит кладами? Вымотанная женщина хотела отшутиться, но она давно потеряла эту облегчающую чужую участь способность.
— Я, дочка, раньше возвращала продавцам лишнюю сдачу, и они же сами пялились на меня, как на ненормальную, хотя «спасибо» говорили. А теперь я иногда себя боюсь. Украсть часто тянет, понимаешь? Кажется, пусть моя несчастная совесть что хочет вытворяет, но вам с отцом я дам отдышаться в гадкой и бесконечной погоне за копейкой. Только я знаю: попадусь незамедлительно, опозорю семью. И, слава богу, иначе не представляю, до чего могла бы докатиться в собственной никчемности. Ну такие же люди, как я, как ты, как папа, живут припеваючи, а мы медленно издыхаем.
Мать заплакала. Эльза гладила ее не отягощенную жировыми запасами спину и мысленно возражала: «Нет, меня из своего списка полупокойников вычеркни. Я сильная, я уже смогла кое-что». И так вдруг захотелось ей выложить перед мамой пачку долларов и сказать: «Возьми, оторвись, купи себе то, что годами не получилось купить».
— Мам, а если я тебе сейчас дам денег на норковую шубу? — приступила к опасным глупостям Эльза.
Мать рассмеялась и поставила перед ней полную миску ягод:
— Кушай витамины, миллиардерша моя ненаглядная, кушай витамины…
— Я, между прочим, серьезно, — не угомонилась Эльза.
— Серьезно так серьезно. Зачем мне шуба? В транспорте тереть, грабителей искушать? Квартира ободранная, из диванов вот-вот пружины попрут, у отца кроличья шапка два года назад облысела, ты зиму в демисезонных сапогах проморозилась.
Эльза заткнула уши. Мать пристально и горько на нее посмотрела, потом отвела дочкины ладони от головы и деловито поинтересовалась:
— Что случилось? Какой-нибудь подонок посулил золотые горы за ночь любви? Не верь, обманет. Эльза, признавайся, что случилось?
— Ничего, — прошептала Эльза, — ничего. Прости меня, мама, растравила я тебя идиотскими вопросами.
— Случилось, случилось, — тоже понизила голос мать. — Только много лет назад. И в этом мы с тобой не виноваты.
— Давай не будем о политике, о том, что мы — жертвы сановного ворья, — взмолилась Эльза. — Я в мансарде поваляюсь, ладно? А попозже сама полью огород.
— Тогда мамаша твоя побалуется любовным романом, — изобразила беззаботную игривость мать.
И они разбрелись по крепкому домику, в котором обе отлично себя чувствовали.
Эльзе было над чем поразмыслить один на один с собственной, необычно проявившей себя вчера персоной. Вернувшись от Галки, Эльза буквально упала в обморок на свой диван. Девушка будто нырнула во взбаламученную воду: ничего не слышно, ничего, кроме невзрачного, то ли тонущего, то ли всплывающего мусора, не видно, во рту гнусный тинный привкус, кровь глухо плещет в висках, и легкие распирает потребность вдохнуть свежего воздуха. Однако отдыхала она не долго. Вскочила, открыла сумку, выложила на стол драгоценную свою находку. И поняла, что мучиться ночными кошмарами не будет. Эльза словно набралась храбрости подойти к пугающему издали силуэту, а он оказался безвредным, никому не нужным предметом. Украсть у живого Эльза еще не могла. Пройти мимо свалившихся под ноги долларов уже не могла. Да и с какой стати? Мужика убили? Так он сидел задницей на сумме, которой Эльзе за всю жизнь не накопить. Он в «девятке» ездил, а Эльзе с рождения до смерти в трамваях трястись прикажете? Что такое везение-то? Когда тебе перепало предназначенное для другого. Галкиному отцу повезло, потому что не повезло Эльзиному. И как будто норма для всех, что Эльзе суждено бедствовать, а Галке роскошествовать. Убитый мужик при машине и деньжищах тоже, наверное, не в чужое удовольствие существовал. Да, у него выдалась не самая удачная ночка. Но и денежки ему больше никогда не понадобятся. В милицию их сдать? Семье жертвы их не отдадут. Эльзе было бы легче, если бы валюту прикарманил какой-нибудь молодой, бедный и симпатичный страж порядка. Но ведь государству достанется! А девушке уже очень доходчиво объяснили про семнадцатый и тридцать седьмой годы, коррупцию и должностные преступления, взяточничество и казнокрадство. У ее прадеда была обувная фабрика, потом тиф в гражданскую, от которого его излечили пулей в затылок. Дед погиб в Великую Отечественную. Отец, мягкий, порядочный и доверчивый, вот-вот от инфаркта окочурится. Государство жило за счет Эльзиной семьи, а когда все полетело в тартарары, семья не смогла поживиться ни за его счет, ни за счет ближних. И эти деньги — еще крохотная компенсация, они выстраданы поколениями, черт побери, они заслужены.
Эльза будто спрыгнула с насиженного валуна ненависти и побежала в прекрасные, благодатные просторы мечты о безбедной достойной жизни. О, она знала, на что потратит первые превращенные в рубли доллары. На куклу! Такую огромную, мягкую, чудесную, кудрявую, наряженную в цветастое платьице и кружевные панталончики. А остальные… «Все до гроша вложишь в какое-нибудь стоящее дело, — трезво остановила себя Эльза. — Здорово бы за границей. И еще, разжиться деньгами — не главное, вернее, это было главным вчера. Сегодня надо их сохранить, спрятать, как тысячелетиями делали все владельцы сомнительным путем раздобытых состояний». Сомнительным… Для кого таковым, а для Эльзы самым что ни на есть сомнению не подлежащим. И если менты, государственные прихвостни, попытаются наложить лапы на эту сказочную подушку, они лишат будущего Эльзу, ее детей, внуков, правнуков. «Нечего рассиживаться, — подстегнула себя Эльза, — денежки не любят мнительных, сентиментальных и добрых».
