я часто ходил по заснеженным лесам в темноте… От нашей деревни до гимназии в городе было далеко. Дорога туда занимала два часа, а обратный путь шел в гору, и у меня уходило на полчаса больше.
– Это действительно очень тяжело. Значит, у вас не было времени на выполнение домашних заданий.
Себастьян уверенно шел впереди, и теперь она видела, что он задумчиво улыбается, погрузившись в воспоминания. Видимо, он думал о счастливых, полных лишений днях детства.
– Зимой часто не хватало света. Свечи были дорогими, а газа у нас не было. Я обычно сидел у огня на кухне и пытался разобрать цифры и буквы в тетради при красноватом отблеске углей.
Впереди Георг Кункель звонким тенором затягивал рождественскую песню «О, как радостно». Некоторые присоединились, но ко второму куплету пение поутихло, большинство забыли слова. Госпожа фон Трантов стонала, что не надела шерстяные носки и отморозит пальцы ног.
– Летом на первом месте стояли полевые работы, – рассказывал Себастьян, не обращая внимания на остальных. – Полоть сорняки, жать зерно, заготавливать сено, молоть, пасти скот… В десять лет я перетаскивал мешки с зерном на чердак, в двенадцать мог пахать и бороновать землю. Мы делали это с коровами – лошадь была по карману только богатым.
После окончания средней школы ему пришлось отказаться от своей большой мечты стать миссионером – родители больше не могли оплачивать учебу. Тогда он поступил в учительскую семинарию. Десять лет он преподавал школьникам в Финстербахе под Нюрнбергом, а потом началась война. Себастьян Винклер был призван в армию одним из первых.
– Война, Элизабет, не должна была случиться… Я дал им образование, я научил их писать и считать, я старался как мог, чтобы сделать из них порядочных и честных людей. Но вместе со мной в армию призвали и семерых моих бывших учеников. Им было по семнадцать, кому-то едва исполнилось восемнадцать, трое работали на мебельной фабрике, двое на хуторе родителей, один даже успел поступить в гимназию в Нюрнберге – хотел стать священником, умный и послушный мальчик….
Себастьян остановился, чтобы достать носовой платок. Лиза была глубоко тронута. В то же время она почувствовала огромное желание заключить его в объятия и утешить. А почему бы и нет? Они немного отстали, вокруг было темно – никто не увидит.
– Никто не вернулся, – пробормотал Себастьян и вытер лицо. – Ни один… Даже никто из младших.
Она больше не могла этого выносить. Порывистым движением она обвила руками его шею и прислонилась головой к его заснеженной груди.
– Мне так бесконечно жаль, Себастьян.
Если он и был удивлен, то не показал этого. Он спокойно стоял посреди ночного сугроба. Через несколько тревожных секунд Лиза почувствовала, как его рука нежно и ласково гладит ее по спине. Она не двигалась, трепеща с каждым ударом сердца, надеясь, что этот чудесный миг превратится в вечность.
– Это невозможно, Элизабет, – услышала она его тихий голос. – Я не тот человек, который может разрушить брак.
Наконец-то! В течение трех лет между ними не было произнесено ни слова об этом. Ни она, ни он не осмеливались поднимать эту деликатную тему.
– Это больше не брак, Себастьян…
Он провел рукой в перчатке по ее щеке, когда она взглянула на него. Из-за снегопада он снял очки – без защитных стекол его глаза были более детскими, ясными, даже мечтательными.
– Ты его жена, – прошептал он.
– Я не люблю его. Я люблю тебя, Себастьян…
Их первый поцелуй был робким, едва ощутимым прикосновением губ. Просто сладкое прикосновение, запах его мыла для бритья, его кожи, смешанный с маленькими искрящимися снежинками. Но магия этого безобидного прикосновения оказалась коварной, она разрушила все барьеры, и давно сдерживаемая страсть обрушилась на обоих.
Себастьян первым вырвался из этого оцепенения, положив обе руки на щеки Лизы и нежно отстранив ее.
– Прости меня! – Она ничего не ответила – стояла с закрытыми глазами, не желая признавать, что все уже кончено. – Я навсегда сохраню твое признание в своем сердце, Элизабет, – тихо вымолвил он, все еще тяжело дыша. – Ты сделала меня счастливым человеком. Ты знаешь, что у меня на сердце.
Она медленно приходила в себя. Он действительно и по-настоящему поцеловал ее. Это был не сон. А как он умел целоваться – Клаус мог бы поучиться у него.
– Я знаю? Я ничего не знаю, Себастьян. Скажи мне!
Он молчал. Теребил свои перчатки, смотрел вперед, где ночные путешественники в это время сделали остановку и обсуждали дорогу назад. Слышен был энергичный командный голос тети Эльвиры, которая о чем-то спорила с Эрвином Кункелем, громко кричавшим в ночь:
– Мы хотим вернуть нашего доброго кайзера Вильгельма!..
– Тише! – крикнула Эльвира. – Мы пойдем вдоль ограды сада. Помните о сливочном пудинге и булочках с творогом, они нас ждут.
– Булочки и хорошее вино… Болло… Бошо… Божоле!
Было ясно, что группа развернется и пойдет обратно к усадьбе тем же путем, ведь они уже протоптали себе тропу в глубоком снегу.
– Мы должны спрятаться в стороне от тропинки, а потом снова присоединиться незамеченными, – смущенно предложил Себастьян. – Чтобы не было неприятностей.
– Ты мне еще не ответил.
– Ты уже знаешь ответ, Элизабет.
– Я ничего не знаю.
Было слишком поздно, этот трус уклонялся от признания, которое она так хотела услышать. Мерцающий свет фонарей приближался, уже можно было различить отдельные лица, слышался громкий смех Отто фон Трантова. Еще громче звучала красивая песня, которую раньше так любили петь под мелодию «Всегда будь верен и честен»:
«Кайзер – добрый человек, он живет в Берлине… И если бы это не было так далеко, я бы пошел туда сегодня же…»
– Боже правый, – тихо произнес Себастьян. – Пойдемте, Элизабет. Отойдем в сторону.
Они ждали за заснеженным можжевельником, пока ночные странники не прошли мимо них.
От первоначального восторга мало что осталось, почти все уже замерзли, обе девочки были такие уставшие, что едва могли поднять ноги; Георг Кункель предложил нести шестилетнюю Мариэллу на спине. Тетя Эльвира все еще держала свой фонарь, пламя которого почти погасло; два других фонаря также окружало лишь тусклое, дрожащее свечение.
– Мои колени окоченели.
– Мои ноги, мои бедные ноги.
– В присутствии дам я не могу вам сказать, что заморозил.
Себастьяну и Элизабет не составило труда незаметно присоединиться, никто на них не обращал внимания, все тосковали по приятному теплу гостиной. Тем временем дамы размышляли, кому пришла в голову идиотская затея гулять посреди ночи в снежную бурю. К тому моменту они уже приблизились к усадьбе, собаки лаяли, и через окна можно было заглянуть
