какое-то холодящее чувство страха.
Только в двадцатых числах декабря выпал первый снег. К тому моменту мы с Сойкой уже стали не разлей вода. И я даже не мог представить, как я раньше мог жить без такого друга.
Как ребенок, радуясь первым хлопьям снега, она выбежала из дома и задорно побежала по снежному двору, который с каждой минутой заваливало снегом. Я выбежал с ней, и мы начали кидаться снежками. Снег еще плохо лепился и, не долетая до цели, разлетался как порошок во все стороны, обсыпая нас маленькими колючими искринками. Ее длинная коса летала по воздуху, как рыжая бестия, а белые комки снега то и дело летели мне в лицо. Я догонял ее и в свою очередь пытался натереть снежком ее веснушчатые щеки докрасна, но она все время ускользала. «А, не догонишь, не догонишь!» – кричала она, дразнясь.
– Ну, держись! – пригрозил я и изо всех сил рванул вперед, пытаясь ухватить ее за косу. В тот момент, когда это мне удалось, она неожиданно споткнулась, и я с размаху налетел на нее, и мы оба повалились на землю. Сойка оказалась подо мной, уткнутая лицом в снег.
– Ты не ушиблась? – с испугом спросил я. Но она беззвучно смеялась, а ее волосы, глаза, нос и губы были все в пушистом снегу.
– Это так смешно! – захохотала она.
– Ах, ну если смешно, то значит сейчас я, как и обещал, натру тебе щеки! Будешь еще дразниться? – закричал я, руками растирая снег на ее лице.
– Охо-хо, ну ладно, прекращай! Все, все, аха-ха, я больше не буду!
– Точно не будешь?
– Точно, – она хитро улыбнулась, и резко шлепнула мне в лицо охапку снега, успевая протолкнуть его под мой воротник. – Вот так вот лучше!
– Ну, ты сейчас получишь! – я начал загребать снег и также запихивать его за ее воротник. – Вот тебе, вот, получай! – ну тут я заметил, что она уже давно не сопротивлялась и загадочным взглядом изучала мое лицо.
– Что с тобой? – недоуменно спросил я.
– Ничего. У тебя необычного цвета глаза.
Я смутился.
– Да? И что?
– Ты будешь красивым.
– Зачем ты это говоришь? – она окончательно сбила меня с толку.
– Не знаю, – улыбнулась она, но я знал, что она знает, и я сам знал. Какая-то странная волна пробежала по моему телу, промелькнула и быстро исчезла, как только я почувствовал на себе тяжелую и грузную тень. Я поднял голову и увидел, что слева, за забором, стоял Малый и сверлил нас, беспечно и радостно валяющихся на снегу, напряженным, мрачным взглядом.
– Пойдем отсюда, – глухо сказал я, подавая Сойке руку.
Как только мы зашли в дом, Малый ушел.
– Он все это время пялился на нас? – выдохнула она, отряхиваясь от снега.
– Наверное. Тебе нужно быть осторожней. Этот человек очень опасен.
– Да? А что он сделал?
– Ты разве не знаешь?
– Нет. Никогда не интересовалась. Мне он все время казался просто придурковатым, вроде нашего звонаря в церкви. Так, что он сделал?
– Тебе лучше не знать. Звонарь придурковатый, но добрый, а этот…
– Что этот?
– Все, нечего об этом разговаривать. Просто будь осторожна, с ним не разговаривай лишний раз. И не попадайся на глаза, когда одна, только, если рядом с тобой кто-нибудь еще.
– Например, ты?
– Ну, допустим и я.
– А ты сильный? Ты меня защитишь? – она опять странно улыбнулась, сверкая светло-зелеными глазами.
– Вряд ли я смогу устоять в драке против него, – усмехнулся я. – Он сломает мою спину пополам, как куриную косточку.
– Я не дам ему сломать тебе спину. Пусть только попробует, и он встретится с этим! – она угрожающе выставила вперед свой костлявый кулак, обсыпанный рыжими веснушками.
– Что это? – я схватил ее за запястье. – Мышиный хвост или гриб сморчок? А может веснушчатый кузнечик? Выглядит также устрашающе, как и пятка таракана.
– Хм! Ну и ладно, – она вырвала руку, – можешь, что хочешь думать о моем кулаке. Зато я знаю, какой он сильный. Горшки за тобой выносила сколько. А ты-то наваливал в них, как бык!
Я охнул от неожиданности: это был уж очень больной удар под дых. Я так покраснел, что мне показалось, мои уши прижги раскаленными щипцами.
– Ты, ты… болтунья! Языком своим болтаешь, как грязной метлой!
– Ой, говори, что хочешь! Я сейчас такоооое могу сказать, что твои уши от стыда вообще отвалятся!
– Не смей! – заорал я. – Только попробуй! Я тебе покажу!
– Что покажешь? Я уже все видела! Там…
– Не смей больше ничего говорить! – я ринулся на нее, закрывая уши, а она проворно нырнула в другую комнату и захлопнула дверь.
– А вот и скажу, а вот и скажу! – кривлялась она за дверью. – У тебя там…
И она сказала: моя голова загудела и закружилась от позора.
– Все, я больше с тобой не разговариваю, и не дружу, – со всей серьезностью сказал я. – Это конец. Даже не подходи ко мне.
Это было слишком обидно. Я считал ее своим другом, я доверял ей. Она видела меня в беспомощном состоянии, но она подорвала мое доверие и нарушила несокрушимое правило дружбы – никогда не говорить о том, что слишком сокровенно и неприятно.
– Иларий, прости меня! – она быстро выскочила из комнаты и побежала за мной. – Иларий, я не хотела, – она коснулась моего локтя, но я отбросил ее руку.
– Не прикасайся ко мне! Ты больше мне не друг! Ты предательница! – я побежал к воротам, выводящим из двора.
– Иларий, ну, пожалуйста, прости, – она уже всхлипывала и плакала. – Я глупая болтунья, мой язык – грязная метла! Иларий, куда ты уходишь?
Не слушая ее, я быстрым шагом вышел из двора и пошел вперед, попутно задевая рукой ветки деревьев, которые обсыпали меня снегом. Я не задумывался куда иду, ноги сами несли меня к тому месту, где осталось незавершенное дело. Я пришел дому Ладо. Со странным чувством я смотрел на пустой, заброшенный дом, в котором еще недавно кипела жизнь, а теперь в нем поселилась пустота, холодная, обжигающая душу пустота.
Зайдя внутрь, я огляделся. Все комнаты были безжизненными: не было мебели или чего-то напоминающего о том, что здесь жили люди. Вряд ли Ладо удалось погрузить всю утварь на небольшую телегу. Скорее всего, все оставшееся растащили односельчане. Единственно никому не нужным оказался валявшийся в углу стул, так как он был настолько хлипким, что никому не показался интересным.
Шаг за шагом я начал обыскивать дом, ощупывать стены, пол, окна в поисках записки Ладо. Ведь я знал, что он не мог уехать просто так, он
