– Ну, а где же они могут их оставить? – нетерпеливо перебил Криг.
– Я об этом тоже подумала. На каждом этаже есть пожарные краны. Они закрыты дверцами и опечатаны. Но конверты можно просунуть в щели.
– Да? – задумчиво промолвил Криг. Потом, ни слова не говоря, вышел в коридор. Через некоторое время он вернулся.
– Действительно можно просунуть. Ну, а дальше? Так и будут они там валяться?
– Неужели ты не понимаешь? Завербованный агент обязательно вскроет конверт и посмотрит на схему, прежде чем положить в потайное место. А фотобумага при этом засветится.
– А если оба откроют?
– Тогда расстреляем обоих, – ответила Маша.
– Ну, а где возьмем фотобумагу? – продолжал настырно вопрошать Криг. Ему мучительно не хотелось принимать вариант, придуманный не им, а супругой. Но, к сожалению, ему самому ничего в голову не лезло.
– Бумагу, проявитель, красный фонарь я беру на себя. Пойду к нашему милейшему Распорядителю, пусть обеспечивает.
Через несколько минут она вернулась сияющая и довольная.
– Распорядитель похвалил мою задумку и сказал, что все принадлежности для фотодела имеются. У него есть небольшая лаборатория. Начертим при красном свете схемы…
Они стали спорить, что им изобразить, потом решили начертить дом, забор, а дальний угол двора отметить крестиком. Все это нарисовали на твердых листочках фотобумаги и упаковали в конверты.
– При красном свете мы с тобой похожи на ужасных кровавых злодеев, – прошептала Маша.
– Ты у меня молодчина, догадливая, умница, – Захара Наумовича ни с того ни с сего, а может, из-за воздействия красного света, потянуло на ласку. Он привлек жену и крепко поцеловал ее в губы.
Маша задохнулась от неожиданности и удивленно вытаращила глаза. Потом, оправившись, сказала:
– Теперь сходи к нашим агентам и вручи каждому по конверту. Только не забудь, кому на каком этаже надо будет их прятать.
– Может, лучше ты сходишь?
– Захарчик, я вообще не должна их знать. И даже про Аню, что она на нас работает… Постарайся с ним помириться. Скажи, что не хотел его обидеть.
– Еще чего, может, прощения попросить?
– Прощения не обязательно, – вздохнула Маша. – Просто не надо самим себе портить отдых.
Захар Наумович потоптался, молча взял конверты и вышел. Сначала он зашел к Азизу, вызвал его в коридор и в укромном уголке разъяснил суть задания. Азиз уже не сопротивлялся и выполнял все, что ему поручали. На людях он демонстративно снимал тюбетейку и вытирал бритую голову белоснежным платком. По части платков, вероятно, старалась Анюта.
Потом Криг тоскливо поплелся к Шевчуку.
Игорь уже успел принять полбутылки водки, которую доставил кудесник Юм, и пребывал в добром расположении духа.
– Милости прошу! – громогласно выпалил Игорь, и Криг тут же забыл все приготовленные слова.
На этот раз Шевчук вскочил с постели, хватанул со стола стакан и наполнил его до половины водкой.
– Прошу не отказать! – Он решительно протянул стакан доктору.
– Видите ли… – начал тот, но отставной капитан не стал слушать, сунул в руку Захару Наумовичу водку и уже мягче произнес:
– Вы уж не сердитесь, Захар Наумович. На меня, бывает, находит. Это после контузии… Знаю, что надо сдержаться, да не всегда получается, и как понесет… да вы ведь доктор, наверное, понимаете, знаете…
– Полноте, полноте, – засуетился растроганный Криг. – Я и сам был не прав, наговорил вам…
– Давайте вмажем! – простенько предложил Шевчук и ровными глотками выдул содержимое.
Захар же Наумович, по-прежнему испытывая неловкость, опасливо примерился к стакану и вдруг ухнул его одним глотком.
– Это по-нашенски, – одобрил Шевчук.
– Теперь о деле, – переведя дыхание, строго произнес Криг. – Я, как ваш резидент…
Шевчук вскочил, вытянулся и четко, со стуком поставил стакан на стол.
– К вашим услугам…
– Такая предстоит вам задача: спрятать в укромном месте для нашего агента схему. На ней указано нахождение микропленки, из-за которой, вы понимаете, весь этот сыр-бор. Вот вам черный конверт. Положите его в нишу, где находится пожарный кран. Конверт надо просунуть за дверку. Она опломбирована, я сам проверял, но можно просунуть в щель. Пожарный кран на вашем этаже в конце коридора. Сделайте это, пожалуйста, до вечера.
– Я понял, – Шевчук взял конверт и сунул под тельняшку. – Я не спрашиваю, почему это вы не сделали сами, когда изучали щелочку под дверцей. Я служил в армии и привык беспрекословно выполнять приказы. Любые. Так что будет исполнено в надлежащем виде. Можете не сомневаться. Какие еще будут указания? Может, надо кого-нибудь нейтрализовать?
– Пока не надо… – Захар Наумович хмуро покосился на Игоря, – пока не надо… Всех благ. – И он поспешил уйти.
Шевчук покрутил в руках запечатанный конверт, сунул его в карман, прихватил с собой остатки водки и вышел в коридор. Возле пожарного крана он остановился, потрогал дверцу, жизнелюбиво хмыкнул и просунул конверт в щель. Потом Игорь спустился на первый этаж. Ему захотелось пообщаться.
Мигульский лежал поверх одеяла и ковырял в зубах спичкой. Он покосился на вошедшего, бросил короткое:
– Ложись!
Шевчук взял со стола стаканы, задумался на миг, потом сообщил:
– У нас парень был, так он, когда наливали, командовал: «Заряжай. Стакан… Огонь!!!» Снайпер его подстрелил. – Шевчук разлил остатки. – Давай, «огонь»!
Он выпил и лег на диван.
– Тошнит уже… – сказал Эд, но выпил.
– Знаешь, – не отрывая головы от дивана, заговорил Шевчук, – мне тоже не всегда лезет в горло эта проклятая водка. Но бывает, когда ты страшно одинок, где-то за окном шаркают люди, кто-то хохочет, визжит – и все это далеко-далеко от тебя… И вот наступает глухое позднее время. Спать не можешь… Тогда достаешь бутылку, молча наливаешь себе полстакана, запиваешь водой, потому как жрать тоже не можешь. Потом закуриваешь, сидишь молча, ждешь, когда голову окутает мягкая поволока, и вот уже чувствуешь, как отпустило, как размякла пружиночка, добавляешь еще чуть-чуть, в третий раз – за погибших ребят из роты. И начинаешь вспоминать Чечню. Все лица как одно перед глазами стоят. А по-трезвому не могу, не хочу – уж слишком тошно. Я как-то в парикмахерскую перестал ходить – звук машинки напоминал стрекотанье вертолета. Неприятно слышать – и все! Так и хотелось об пол ее трахнуть… И вот пьешь один, как нелюдь, и в эту жуткую пьяную ночь лезут в голову дикие, бредовые мысли, водка затмевает, чувствую себя счастливым в своей грязной кухне, вижу перед собой горы, палатки, рука автомат ощущает – я снова в Чечне. И я – счастлив…
– Ты прямо как философ. Алкогольный. Тебя бы с академиком Угловым схлестнуть, – вяло проговорил Мигульский и подумал: «Когда-нибудь в такую пьяную ночь он залезет в петлю или пустит в лоб пулю из своего пистолета. И будет прав…»
В жизни Эда тоже как-то случился затяжной пьяный период. Он неумолимо спивался, не желая признаваться себе в этом. Было это еще до поездок в Чечню и назначения его собкором центральной газеты. Мигульский ощутимо представил тихое погружение в пучину, зыбкий эфир обволакивает мозг, черная кухонька сливается с абстракцией безумных чувств. И в одночасье, после стакана натощак, все становится возможным и осуществимым, реальным, и чем более ирреально и призрачно обволакивающее видение, – тем более явственным и сущим кажется оно. В такие минуты рождаются идеи страшных преступлений и, наоборот, помыслы об облагодетельствовании человечества…
– Пожар, пожар!
За дверью послышались крики.
– Пожар?! – встрепенулся Мигульский. Он вскочил. – Вставай, ты что? Быстрей! Пойдем глянем.
– Вставать лень… – пробормотал Шевчук и повернулся на бок.
Мигульский выскочил в коридор и сразу увидел плотную завесу дыма. Мимо него промчался Криг, за ним змеился брезентовый рукав брандспойта. В зале было задымлено до такой степени, что свет лампы пробивался будто сквозь тройное матовое стекло. За этим «стеклом» метались супруги Карасевы, Виталий держал в руках огнетушитель и кричал:
– Я не знаю, как им пользоваться! Кто-нибудь знает, где его включать?
Из дыма подобно глубоководной рыбе выплыла Мария. Глаза ее были широко раскрыты, она растерянно улыбалась.
– Простите, вы не знаете, где горит? – спросила она.
– Не знаю! – возбужденно ответил Эд. – Я сам только выскочил из комнаты… Вам не кажется, что дым какой-то странный?
Маша пожала плечами. Тут из номера выглянул Шевчук. Он с любопытством огляделся, хмыкнул.
– Дым какой-то странный! – проорал сквозь всеобщий галдеж Мигульский.
– Очень знакомый дым, – сказал Игорь. – Горит какая-то пластмасса… Выделяется хлор. Немцы еще использовали… Отек легких – и через пару суток в ящик.
– Проклятые канделябры из пластмассы! – взвизгнул кто-то.
В этот момент сработал огнетушитель. Пена почему-то хлынула на Виталия, щедро залила штаны, он судорожно отвернул от себя кипящую струю, и она бурно хлынула в скопление гостей. Раздались крики, женские визги, зазвенело разбитое стекло.
