Он поднял её и понёс по коридору в спальню, плечом закрыв за собой дверь, прошёл к огромной кровати и остановился.
Здравомыслие боролось с желанием, и она выдохнула:
— Нет, Николас, подожди! Я должна тебе сказать…
— Но я не могу ждать, — перебил он её хриплым голосом, прерывисто дыша. — Ты должна стать моей, милая. Доверься мне, позволь мне стереть прикосновения тех, кто причинил тебе боль.
Он закрыл её рот своим, не дав ей возможности что-то сказать. Вопреки её обычным ожиданиям, он был гораздо более нежным, его руки двигались по ней в настойчивой ласке, вжимая в себя, а губы жадно пили её дыхание. Она захлебывалась в волне наслаждения, согревающей её, и обвив своими тонкими руками его шею, прогнувшись, прижималась к сильному телу, слыша его глухие стоны, музыкой отзывавшиеся у неё ушах. Дрожащими руками он расстегнул молнию на её платье, и оно соскользнуло вниз по бёдрам, легло шёлковой лужицей у её ног. Он вдыхал хрупкую, утончённую нежность её тела, потом снова схватил её в свои объятья, и его рот потерял свою мягкость, когда он жадно поцеловал её. Он невнятно повторял слова любви на французском и греческом, а его сильные тонкие пальцы снимали её нижнее бельё и небрежно бросали его на пол. Она пришла в трепет от его неприкрытого желания, столь очевидного в звучании его голоса. Это правда, это должно быть правдой, он любит её, и она любит его.
Она лихорадочно расстёгивала его шёлковую рубашку, прижимаясь губами, быстро и горячо целуя его тело там, где уже обнажила его. Она никогда прежде так свободно не ласкала его, как теперь, с наслаждением обнаружив вьющиеся волосы, делавшие шероховатой его грудь, сбегавшие суживающейся полоской вниз, к его животу. Её пальцы бездумно сжимали его волосы, немного потянув, а потом руки опустились к ремню, неловко завозились с пряжкой.
— Ах, милая, — воскликнул он, почти болезненно сжимая её пальцы своими. Он отвёл в стороны её руки и помог ей, потому что из-за собственной сильной дрожи ей не удавалось расстегнуть пряжку ремня.
Он быстро разделся, и она задохнулась при виде его сильного, невероятно красивого тела.
— Я люблю тебя! — простонала она, входя в его объятия. — О, Николас, моя любовь!
Он вздрогнул и, подняв её, отнёс на постель и опустил вниз, его губы и руки были на ней повсюду, подводя её к более неистовым и более сладостным высотам, а потом снижая напор и позволяя её сознанию вернуться, но затем он снова усиливал свой натиск и подводил к краю безумия и вновь отодвигался. Он тонко обольщал её, убеждаясь в её удовольствии, несмотря на то, что сдерживал собственное дикое желание, когда ласкал её восхитительные нежные изгибы.
Наконец, изнывая от желания полностью отдаться, Джессика лихорадочно заёрзала под ним. Она не знала, как попросить о том, в чём нуждалась, она могла только стонать, исступлённо вцепившись в него пальцами, мотая головой из стороны в сторону и разметав волосы по рыжевато-коричневой подушке.
— Николас… ах, любимый, — стонала она, сама едва понимая, что говорила, потому что слова не шли с её языка. Она хотела только его прикосновений, ощущения вкуса его губ.
— Я никогда не знала… о, милый, пожалуйста! Быть твоей женой будет райским блаженством.
Её руки блуждали по его мускулистому телу, притягивая к себе, и она взывала к нему с явно слышимой капитуляцией в голосе:
— Николас! Николас!
Но он одеревенел, и, оторвавшись от неё, приподнялся на локте, чтобы вглядеться в её лицо. Через мгновение она поняла, что покинута, и повернулась, вопросительно посмотрев на него:
— Николас? — пробормотала она.
Сгустилась долгая тишина, затем он резко, даже свирепо взмахнул рукой.
— Я никогда не упоминал о браке с тобой, Джессика. Не обманывай себя. Я не настолько глуп.
Джессика почувствовала, как кровь отхлынула от её лица, и обрадовалась темноте, тусклому свету, который оставлял взгляду только чёрно-белые тени, скрывая все цвета. От тошноты в желудке у неё замутило, когда она подняла на него глаза. Нет, он не был глуп, но она была. Она отчаянно сопротивлялась недугу, который угрожал сокрушить её, и когда заговорила, её голос прозвучал ровно, почти холодно:
— Странно. Мне казалось, что брак является естественным следствием любви. Но, с другой стороны, ты ведь, действительно, никогда не говорил, что любишь меня, Николас, не так ли?
Его рот скривился, он поднялся с постели, и, подойдя к окну, выглянул на улицу, демонстрируя ей свое великолепное тело во всей его наготе. Он не беспокоился по поводу отсутствия одежды и стоял так небрежно, словно на нём были костюм и галстук.
— Я никогда не лгал тебе, Джессика, — жёстко произнёс он. — Я хочу тебя, как никогда не хотел ни одну женщину, но ты — не тот тип женщины, которую я бы желал видеть в качестве своей жены. (Эта фраза присутствует в прологе. Я и тогда сомневалась…Трижды подряд «хотеть»… В общем, там тоже надо будет поправить)
Джессика заскрежетала зубами, чтобы удержаться и не закричать от боли. Рывком приподнявшись на подушках, она прикрыла свою наготу, ибо не могла, как он, не придавать ей значения.
— О? — спросила она, обнаружив едва заметную напряжённость в голосе, уж не она ли, в конце концов, обладает многолетним опытом в том, чтобы скрывать свои чувства! — И какая же это я женщина?
Он пожал широкими плечами.
— Дорогая моя, это же очевидно. Только тот факт, что Роберт Стентон на тебе женился, не делает это чем-то иным, чем актом проституции, но, по крайней мере, он женился на тебе. А как насчёт остальных? Они не обеспокоились. Ты получила некоторый неприятный опыт, который отвратил тебя от мужчин, и я был готов обходиться с тобой с б?льшим уважением, но я никогда не собирался делать тебя своей женой. Я не оскорбил бы мать знакомством с такой женщиной, как ты, не привёл бы тебя в свой дом.
Гордость всегда была сильной стороной характера Джессики и пришла ей на помощь сейчас. Вздёрнув подбородок, она спросила:
— Какого сорта женщину ты приведёшь в дом к матери? Монахиню?
— Не зли меня, — тихо зарычал он и предупредил: — Я могу обойтись с тобой таким образом, что весь твой предыдущий опыт покажется тебе раем. Но, чтобы ответить на твой вопрос, скажу: женщина, на которой я женюсь, будет невинна и чиста, как в день, когда она родилась, женщина, которая будет обладать и характером, и нравственностью. Я признаю, что у тебя имеется характер, дорогая, но в нравственности ты испытываешь недостаток.
— Где же ты найдешь такой образец? — спросила она, насмехаясь, нисколько не испугавшись. Он уже причинил ей боль — такую ужасную, какую ей уже не доведётся испытать. Что ещё он мог сделать?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
