Через несколько минут штабель курток чернел у двери и поблескивал складками. А за штабелем молча выстроились полтора десятка матросов, и двое передних почему-то — со штык-ножами вахтенных на поясе.
— Относи! — скомандовал Шурка, и охапки курток поплыли над пружинящим трапом на высящийся серый борт «Авроры».
— Бубнов! — окликнул Беспятых, удивленно наблюдая сверху эту торговую операцию. — Ты что это тут за базар затеял?
— Судком закупает спецодежду, товарищ лейтенант, — ответил Шурка, сосредотачиваясь перед серьезным разговором с продавцом.
Продавец в четвертый раз потыкал кнопки на калькуляторе и с душевным подъемом огласил итог:
— По пятьдесят пять баксов считаем — две тысячи двести. Шурка, не снимая своей кожанки, сунул большие пальцы за ремень и посмотрел крепко и сумрачно.
— Понял, — сказал продавец. — Скидка оптовому покупателю. Одна куртка — в премию. Две тысячи сто пятьдесят за все. Идет?
— Сейчас пойдет, — пообещал Шурка недобро, перемещаясь к своим. — И больше пойдет. — Матросы за его спиной переступили, приноровляясь к месту на случай возможных действий.
Возникло промедление.
— Какие проблемы, ребята? — улыбался продавец, чуя и не веря в плохое.
— Никаких. Бумагу, — сказал Шурка, и ему подали бумагу. — Ручку, — сказал он, и подали ручку. — Тебя как зовут, дядя? — спросил он у продавца.
— Валера. Валерий Никитович. А что? А тебя?
— Фамилия?
— Чего — фамилия? Ты плати!
— На что тебе его фамилия? — подняла голос соседка-пышка.
— Ну, предположим, Лепендин. И что? Ты не темни, давай плати!
Торговцы зароптали и стали подтягиваться. Запахло крупной, неординарной разборкой.
— Где бандиты наши? Позовите, — велел кривобокий язвенник.
Шурка положил бумагу на картонную коробку и под взглядами стал писать:
«Расписка.
Нами, экипажем крейсера «Аврора», взято у гражданина Российской Федерации Лепендина Валерия Никитовича кожаных курток черного цвета производства Турция сорок штук на сумму две тысячи двести долларов США. Обязуемся отдать с процентами, десять процентов в месяц, не позднее чем через месяц в городе Москва. В случае, если форс-мажорные обстоятельства не позволят рассчитаться с продавцом, эта расписка служит основанием для подачи в суд на экипаж крейсера и наложения ареста на личное имущество членов экипажа.
Председатель Революционного Военного Совета крейсера «Аврора» старшина второй статьи А. Бубнов (подпись, число)».
Лепендин разбирал неровные строчки вверх ногами и озирался в надежде на помощь.
Шурка распрямился, отхаркнул в горле сгусток и, сглатывая и не поднимая глаз от расписки, громко прочитал.
— Ни-и фига себе наезд, — протянули в толпе.
— Ребята, да вы что… — прошептал убитый продавец, вздрагивая одной половиной лица.
Качок с коротким коллоидным рубцом в углу рваного рта передвинул за ремнем пистолет со спины на бок, так чтоб было видно под курткой.
— Гони бабки или товар, — сказал он, не мигая и взглядом отделяя Шурку от остальных — на секунду тот ощутил себя одиноким и в его власти.
— Не смеши, — с неожиданным акцентом посоветовал рядом Габисония и показал большим пальцем за спину, в закатанный шаровой краской броневой борт. — Тебя не утопят. Тебя на кусочки порвут.
Шурка опомнился и ухмыльнулся рваноротому.
— Он храбрый, — сказал он. — Ему семьсот человек — тьфу. Санек, автомат возьми у дежурного, он без ствола не понимает.
— Тебя ведь достанут, — сказал качок спокойно. — Ты меня понял?
— Понимать будешь ты меня, — ответил Шурка, сладко наслаждаясь позицией силы. — Сидор — принеси-ка от боцмана шкерт для рваного, чего откладывать.
Качок цыкнул слюной. Его напарник, до сих пор молчавший, вытащил Макаров, передернул затвор и сунул за джинсы на живот, показывая готовность к продолжению разговора.
— Нельзя так, — сказал он. — Ты у кого берешь? Это наши коммерсанты. Есть же какие-то понятия. Не по-людски выходит.
— Два храбрых, — констатировал Шурка.
Но народ и криминал были едины.
— Разве можно так нагло человека опускать, — заступился хмырь с кольцами во всех выступающих частях лица.
— Хоть пожалел бы его, — укорил язвенник. — Ты на него посмотри, он же теперь из долгов не вылезет.
От этого сочувствия бедный продавец утер слезу.
Шурке стало немного нехорошо. Еще не поздно было перетащить куртки обратно. Собственно говоря, они не были необходимы. Говорил он уже на автопилоте:
— Все отдадим, Валерий Никитич. Клянусь! Ну — это в кредит! С себя последнее снимем, но отдадим. Если живы будем. Такое дело. А сейчас — надо. Тебя не мы грабим. Тебя жизнь ограбила. И не тебя одного — всех ограбила. Вот всем и надо вернуть.
— Ах ты, гад, еще театр устраивает! — заголосила баба-пышка, наливаясь клюквенным соком. — Внаглую ограбил, и еще речь толкает, как директор Госбанка! Ему чем теперь детей кормить? Да нас так никогда ни таможня, ни бандиты наши, ни милиция, никто так не грабил! Так еще только вас не хватало на вашей «Авроре» вонючей!..
— Гибни тут за вас, — пробормотал Шурка с досадой, переминаясь и торопясь уйти. — Спекулянты.
Только о своей шкуре думаете. А о нас вы подумали? А о других вы подумали?
— Фильтруй базар, брателло, — сказал мирный качок без особых примет. — Взял — так не раскидывай чернуху.
— По фене не ботаю, — презрительно ответил Шурка и согнал складки кожанки сзади.
— Прости, отец, — сказал он, пытаясь всунуть в руки Лепендину расписку. — Простите, мужики. Отдадим, клянусь.
Ко времени мостик грянул:
— Все на борт! К отходу стоять!
Снизу в разноголосье, но не очень громко, пожелали много неприятного.
С палубы долго смотрели, как уменьшается позади нелепый голубой пароходик. Всем было неловко.
— Как же это у нас ни одного ствола на борту, — потер щеку Шурка. — На голом понте до Москвы — вот не подумали…
— А ты поменьше проявляй инициативу, — посоветовал Сидорович и спустился вниз.
— А ты можешь свою не брать, — крикнул вслед Шурка. — Вот падла…
Но потом — где есть спирт, всегда обнаружатся и подкожные его запасы, — нашлось выпить, стали раздавать куртки, пошла примерка и поднялось оживление и веселье. Толкались в умывалке перед зеркалом, вставали на цыпочки и менялись друг с другом.
— А, ничего, — решили. — Не пропадет, еще наторгует.
— Если они порядочные люди, так скинутся ему на следующую ходку, и всего делов. Это будет с их стороны честно.
— Если б у нас были деньги — заплатили бы? Да без разговоров! Тут дело не в совести… а — для нужд дела.
Совесть была не совсем спокойна, конечно, но новые куртки сильно перевешивали ее тихие поскребывания.
Выбрав лучшую, понесли Ольховскому. Ольховский куртку не взял. Выслушал и выругался.
— За следующий факт мародерства расстреляю, — посулил он, и как-то поверилось, что раз уж пошли такие дела — в самом деле может расстрелять, ничего невероятного. Если только, конечно; найдет из чего.
Вечером ревком вынес своему председателю (или секретарю, сбивались в титуловании) моральное порицание большинством голосов. Одновременно объявили благодарность за проделанную работу о заботе над экипажем. Приятно быть справедливым.
6
Люди склонны сильно переоценивать масштабы того, что происходит здесь и сейчас. Прорыв трубы в собственной ванной куда значительней наводнения в Китае. Взять хоть бандитизм.
Война и оружие — обыденность многих времен; наше не исключение. Масштаб бандитизма в России девяностых давно перестал поражать. Разборки и заказные убийства доставляют обывателю газетное и телевизионное удовольствие: ты смотри, что делается! А убитый явно ворюга: все они хороши. Бедняков это не касается, а мы-то бедняки. Только в темноте не гуляй, деньги не свети, дочь одну не отпускай и стальную дверь поставь. Пистолетик бы еще, и имели мы всех, кто ниже нас ростом.
За последние восемьдесят лет страна знала три пика бандитизма. Первый и высший пришелся на любезный и легендарный восемнадцатый год, когда наган был властью законодательной, исполнительной и… черт, какая третья? все равно ее нет. Ну, нэп, конечно, но уже не так. Краток и крут был всплеск сорок пятого-шестого: уцелевшие солдаты вернулись домой — а дома нищета, бездушная бюрократия и никакой благодарности за увечья и подвиги. А солдат привык: хочешь жить — стреляй, надо — возьми; а оружия кругом полно. И в первом, и во втором случае государство решало вопрос быстро и эффективно: террор, расстрелы на месте и смертные статьи в судах быстрых и отчасти праведных.
Так что бандитизм девяностых отнюдь не оригинален. И не так ужасен и крут, как кажется моралистам, подверженным гипнозу собственных лозунгов ax-гуманности. В нем своя система, и почти все вопросы можно решить миром. Бандиты закрыли своими спортивными телами прорехи в деятельности государства, которое вздрыгивает слабыми ножками из кармана (держи шире) олигархов. Хлеб да соль, братва.
