— Ты веришь, что он существует?
— Не знаю, — отвечаю честно, — но сама идея увлекает, согласись?
Эрика улыбается, и эта улыбка ее всю преображает…
— Так и есть, — отвечает она. — Только мне все равно с кладом или без него — я все равно поехала бы с вами, — признается вдруг.
— Правда? — удивляюсь я. — Чем… или кем, — добавляю с осторожностью, — мы тебя так привлекли?
И тогда Эрика спрашивает:
— А почему Бастиан занимается вязанием? Это какое-то девчачье занятие, не находишь?
Все ясно, большой парень запал в юное девичье сердце, как я и предполагала.
— А ты у него не пробовала спросить?
— Ага, у него спросишь, — ворчит она, насупив тонкие бровки, — видела, какие у него глазища: как у страшного серого волка… — И тут же спохватывается: — Я ничего такого не имею в виду, если что — просто стало любопытно.
Ну да, я же, типа, его девушка, а тут такие откровения… Ситуация в целом абсурдная, но довольно забавная!
— Он мне не парень, — решаюсь признаться я. — Просто большой сводный брат.
Эрика округляет глаза.
— В самом деле? Не разыгрываешь?
— Зачем бы мне это?
— Тогда зачем вы говорите… — и замолкает на полуслове, как бы сопоставляя что-то. — Это из-за Алекса? — спрашивает наконец. — Это в него ты на самом деле влюблена?
— Почему ты так решила?
Девушка подхватывается с кровати, кидается ко мне и крепко-крепко обнимает… Вот-те раз. С чего бы это?
— А я заметила, как ты на него смотришь, — глядит мне прямо в глаза, — просто подумала, негоже совать нос не в свои дела… Да и потом, решила я, — сверкает девчонка своими глазищами, — кто в здравом уме и трезвой памяти захочет променять такого милого громилу, как Бастиан, на Алекса… Уж извини, теперь-то я могу в этом признаться!
— Алекс в сто раз лучше! — протестую с улыбкой.
И Эрика пожимает плечами:
— Расскажешь, что произошло в Инсбруке? Вы ведь не просто так пошли в тот стрип-клуб, правда?
Она тянет нас на край кровати и готовится слушать мою историю. Набираю побольше воздуха и начинаю…
19 глава. Алекс
Алекс.
19 глава.
Я ухватился за эту поездку, как за спасительный круг: подумал, если так или иначе не выберусь из дома — сойду с ума.
Слишком много воспоминаний…
Слишком много сочувственных взглядов…
Слишком много Эстер в каждом уголке дома и разума!
— Хочешь прокатиться с нами до Сен-Тропе? — спросил меня Бастиан, и я согласился, не задумываясь!
Мне нравился этот парень: большой и невозмутимый, вечно в компании пары-тройки вязальных спиц, которыми он управлялся с редкостным умением. Такие навыки нарабатываются годами, и я как-то поинтересовался:
— Что ты скрываешь за всем этим? — кивнул в сторону початого вязания. Казалось невероятным, чтобы парень с такими огромными бицепсами занимался столь женственным занятием… Ему бы носы в кровь разбивать, ломать челюсти и ребра на ринге, а он нанизывает петли. За этим что-то стояла — угадывал, что говорится, нутром.
И Бастиан вздохнул, тяжело вздохнул, так, словно приподнялась и опустилась пыльная плита древнего склепа:
— Я слишком люблю свою семью, — извлек он давно погребенную тайну и снова вздохнул.
Ясности это не прибавилось, о чем я ему и сообщил, тогда-то Бастиан и пояснил:
— Все мужчины в нашем роду отличаются крепким телосложением… крепкое телосложение плюс повышенное чувство справедливости — взрывоопасная смесь, скажу я тебе. Дед не единожды был заперт за драку в пьяном виде, а когда отсидел за нанесение телесных повреждений (отстаивал права аборигенов Австралии), — насмешливо усмехнулся, — так мне и сказал: займись-ка лучше вязанием, сынок, матушка всегда говаривала, что нет ничего более умиротворяющего, чем моток шерстяной нити, разматывающейся под твоими пальцами… Я тогда был под домашним арестом за драку с одноклассником, и причина-то была ерундовая, но мне снесло крышу… Я ему два ребра сломал, просто не рассчитал силы. — И добавил: — Он плохо отозвался о матери. А мне всегда сносит крышу, когда плохо отзываются о моих близких. — Теперь он улыбнулся, припомнив, должно быть, тот момент из своего прошлого: — Тем же вечером дед передал мне с отцом первый моток пряжи и две двусторонние спицы… Я зашвырнул их куда подальше, еще не хватало мне, Бастиану Шнайдеру, заниматься всякой там бабьей ерундой, но так как было время летних каникул, и арест мой должен был продлиться не меньше недели — я заскучал. Поначалу просто пинал моток пряжи вместо мяча, но и это прискучило мне слишком быстро, тогда-то я и открыл дедов журнал по вязанию и стал изучать картинки… В общем так все и началось! — заключает он свой рассказ, пожимая плечами.
После этого я зауважал Бастиана еще больше: парень, умеющий обуздывать свою натуру, дорогого стоит; не знаю, где Стефани откопала его, только я и сам бы не отказался от такого друга.
Поэтому-то и отправился в это путешествие…
Со Стеф и Бастианом было комфортно… Разве что напрягало маниакальное желание Стефани поднять меня на ноги: оно так и светилось в ее глазах, подобно мощному прожектору. Иногда хотелось заслониться от него рукой…
Я уже и сам не знал, чему верить: своим ощущениям или словам окружающих… Первые говорили о том, что ноги мои все также омертвелы и безнадежны, как и прежде (по сути, я ощущал эту безнадежность не только в ногах, все мое тело казалось до странности безнадежным и омертвелым), вторые — наперебой твердили о том, как я стоял на собственных ногах.
И я уже не знал, чему верить…
Наверное, в этом и была вся проблема — в отсутствии веры. Именно об этом и говорила мне Стефани: без веры в себя сложно добиться положительных результатов.
А я в себя больше не верил… поверил было, да не срослось…
Не хочу и вспоминать, вернее хотел бы забыть, да не могу: стоит дать волю воспоминаниям, как те накатывают снежной лавиной, едва ли не погребая меня под собой. Больнее всего ранит собственная наивность: я ведь верил ей… позволил быть рядом… дотянуться до самого сердца… и ни разу не заподозрил подвоха. Дурак! В такие моменты я и ощущаю необходимость в новом хобби: если владение спицами утихомирило пылкую натуру Бастиана, то и меня сможет утихомирить.
— Каков следующий пункт нашего путешествия, ребята?
— Мы думали заехать в Инсбрук, — слышу в голосе друга напряженность, которая сразу же меня настораживает, — Стефани давно хотела посмотреть на павильон с бабочками.
— Инсбрук? — Я никогда не был в Инсбруке, но от одного названия этого города, у меня уже случилась изжога… желчь разлилась по пищеводу обжигающей волной, и я знал тому причину: Юлиан. Юлиан долгое время проживал в Инсбруке…
Я не хотел даже думать об этом. Воздух, некогда вдыхаемый моим подлым братцем, заведомо казался ядовитым…
— Тебе там понравится, — с наигранным воодушевлением присовокупила Стефани.
И я понял, что возненавижу Инсбрук всеми фибрами своей души.
В итоге так и вышло: ноющая скула с огромным синяком, разбитая губа и… растревоженное сердце — полный комплект сувениров, прихваченных мной при отъезде из австрийского Инсбрука. Собственно, без всего этого я вполне мог бы обойтись, но Бастиан со Стефани решили иначе…
И, знаете, я был им даже благодарен… не сразу, нет, сразу после всего я был зол, разочарован, раздавлен, унижен, разбит на сотню мелких кусочков, и только потом… глянув на прикорнувшую на кушетке Стефани и подвигав ноющей челюстью, которая, к счастью, оказалась не сломанной, понял, что могу улыбаться.
Просто улыбаться… как будто удар в челюсть вернул подвижность проржавевшим лицевым мускулам, неожиданно снова заработавшим.
И ноги…
Об этом я боялся и думать, но…
— … кажется, Стеф, ты была права, — прошептал совсем тихо, вглядываясь в ее заплаканное лицо.
А потом пришло облегчение… не из-за слез Эстер — встреча с ней стала шоком для меня — и раскаяния, с которым она смотрела на меня, а от самой мысли не о полной ее бесчувственности: если была в ней хоть крупица симпатии ко мне — я готов был принять это как дар. Пусть тот и был с горьким привкусом несбывшегося желания…
