Я с нетерпением ждала того дня, когда съеду от родителей в собственную квартиру и смогу с кем-нибудь встречаться. Не то чтобы я отказывала себе в свиданиях, когда жила под отчим кровом; но стоит только окончить школу, как идея совместного времяпрепровождения с парнем на родительском диване теряет свою привлекательность. Если бы я нашла себе бойфренда — такого, с кем проводила бы больше времени, чем без него, но уже у него дома — это означало бы одно: своим кошкам я уделяла бы гораздо меньше внимания, чем они того требовали. Переездом на новую квартиру я рассчитывала избавить себя от тех вполне понятных неудобств, коими было чревато проживание у родителей.
Но складывалось все не так, как думалось. Шли месяцы, и мне стало казаться, что, живя у родителей, я имела больше свободы в общественной, скажем так, жизни, чем сейчас. Теперь, когда я не могла сослаться на родителей, чтобы никого не приглашать к себе домой, любые разговоры на тему: «куда поедем — к тебе или ко мне?» представлялись мне неуместными, а вся «общественная деятельность» свелась к редким выходам в свет со старыми друзьями. От случая к случаю в компании появлялся парень, который мог бы, пожалуй, то ли понравиться, то ли не понравиться мне, и которому могла то ли понравиться, то ли не понравиться я, но не более того — на том все и заканчивалось.
Моя работа — та самая, что давала мне возможность жить в собственной квартире, — взамен тоже требовала немало и времени, и сил. Я частенько засиживалась допоздна, утешая себя тем, что сейчас карьера, которая была у меня в руках, была куда важнее какого-нибудь «журавля в небе».
Впрочем, это было утешение только для себя самой, и то — лишь отчасти. Я, как и все мое поколение, выросла на сериале «Секс и город». Вся поп-культура, включая телевидение, кино и глянцевые журналы, уверяла меня в том, что для женщины моего возраста совмещение головокружительной карьеры с не менее головокружительной, но беспутной любовью было не просто данью природе, а едва ли не правом и обязанностью, что закреплялись за ней с рождения.
Вообще-то мужчины мне нравились. Мне даже нравилось узнавать их поближе, но только тех, кого хотелось узнать поближе мне самой. Однако и жить самой по себе — впервые в жизни — мне нравилось ничуть не меньше. Я не торопилась завязывать серьезные отношения, которые неизменно закончились бы тем, что мой мужчина ночевал бы у меня дома четыре-пять дней в неделю или, того хуже, нам уже пришлось бы рассматривать необходимость съезжаться.
Но я истово оберегала своих кошек, особенно Гомера. Мне не улыбалось встречаться с кем попало, с тем, кому, может быть, нравлюсь я, но не нравятся мои кошки; или с тем, в чьих глазах моя привлекательность могла уменьшиться оттого, что за мной тянется «хвостик» из трех опять же хвостов; и уж тем более мне не хотелось встречаться с кем-то, кто потом будет предъявлять мне ультиматум «либо кошки, либо я» где-то уже посредине пути. После эпизода с «лебедем-шипуном», то бишь с тем красавцем, что собой был пригож, что твой лебедь, а шипел на моего кота не хуже гадов ползучих, я даже думать не хотела о повторном свидании с мужчиной, которого само слово «кот» заставляет хмурить брови.
Большинство моих подруг ходили на свидания, под влиянием момента могли пригласить парня домой и попутно решали для себя, насколько взрослым, совместимым по характеру и ответственным в серьезных отношениях был очередной кандидат в бойфренды. Вообще весь смысл отношений в моем возрасте, возможно, и заключался в том, чтобы совершать ошибки, делать из них выводы и вырабатывать критерии, по которым ты в итоге выберешь того самого, своего единственного.
Но прежде чем даже помыслить о том, чтобы пригласить мужчину к себе домой, важно было знать, как он относится к кошкам и каков его градус ответственности. Гость мог выйти на балкон и забыть закрыть за собой дверь — казалось бы, небольшая оплошность, но скорость, с которой она могла перерасти в непоправимую трагедию с Гомером, летящим вниз все одиннадцать этажей, меня ужасала. А вздумай мой приятель на секундочку отвернуться от входной двери, чтобы получить те же суши или пиццу, Гомеру и этого хватит, чтобы выскользнуть на разведку во внешний мир. Любая другая девушка могла сколько угодно злиться на парней, которые так и норовят оставить сиденье унитаза поднятым или слишком широко открыть в спальне окно. Мы с друзьями обычно смеялись над такими мелочами — мало ли какие недоразумения могут возникнуть даже у самых дружных пар; но в моем мире для недоразумений места не было, как не было ничего смешного в мелочах.
— Ох и любишь ты, чтобы все у тебя было правильно, — время от времени пенял мне мой старый друг Тони, — а Гомер всего лишь повод.
Если он и был прав в этом, то не совсем. «Помнить о Гомере» была не просто фраза, а руководство к действию. Безответственность, к которой я так стремилась, когда жила у родителей, имея в виду, что «заботиться мне не о ком, кроме себя, а уж о себе я как-нибудь да позабочусь», исчезла, как не бывало, да и была ли она — уже и не вспомнить. Но я об этом ничуть не жалела — радости от жизни с Гомером было куда больше, чем вынужденных ограничений. Но вот ограничения как были, так и остались.
Так что не так уж и неправ был мой друг Тони. Может, конечно, я и старалась узнать своих кавалеров лучше, чем мои ровесницы, — своих, прежде чем привести их к себе домой, и в споре с подругами это был мой главный аргумент, но то, что я и вовсе ни с кем не встречалась, не годилось ни в какие аргументы. Это вообще никуда не годилось.
Бессонными ночами, навалившимися на меня на долгие недели после взлома квартиры, мне оставалось лишь одно: лежать и думать о своей жизни и о том, куда я качусь. Любое мое решение, с тех пор как я окончила колледж, от незначительных (вроде платья, которое мне очень понравилось, но которое я так и не купила) до важных (вроде того что я решила не идти в Лувр в свой единственный день в Париже лет десять тому назад, потому что хотела узнать город, каков он помимо всяких музеев), было сто раз мной рассмотрено и пересмотрено. Единственным же результатом всех этих ночных бдений в продолжение той истории, когда мне показалось, что я на волосок от смерти, была довольно простая, но очень важная мысль: если бы той ночью я и впрямь умерла, то сейчас мне не о чем было бы жалеть.
А раз так, то и жалеть было не о чем. Более того, можно было даже гордиться тем, что произошло со мной за последние годы. Например, тем, что я впервые чувствовала себя самостоятельной. Или тем, что гнездышко, которое я обустроила для себя и своих кошек, дарило мне пусть и не заоблачную, но все-таки радость.
Мелочи имели свойство появляться и растворяться в прошлом, как вечера в городах, где больше не побываешь никогда, или ночи, когда, задержавшись дольше, чем планировалось изначально, друзья собирались встречать вместе рассвет у океана, а ты уходила, потому что боялась утром опоздать на работу. «Усыновление» Гомера заставило меня рано повзрослеть. Но жить мне хотелось так, как и большинству моих сверстниц, ведь молодость проходит.
Вокруг было много соблазнов или, вернее, сторон жизни, которых я вынужденно себя лишала. Но я бы не спешила подписываться под известным высказыванием: «Какой смысл в радости, если не с кем ее разделить?» Если у тебя есть любимая работа, любимый дом, друзья, с которыми можно посмеяться, то ты, скорее всего, уже счастливый человек, счастливее, чем, наверное, девяносто процентов населения Земли.
Такова была моя правда. Но, кроме этой правды, самым первобытным образом мне еще хотелось кого-то любить и быть любимой.
По своей природе я не была авантюристкой. Прыжки в неизвестность были прерогативой Гомера, но не моей. Однако от риска в этой жизни никуда не денешься. Даже сон в собственной постели за дверью с тремя замками — и тот таил в себе угрозу. Но есть что-то в безрассудстве влюбленности. В том, чтобы, услышав звонок телефона, замереть от счастья; грустить, заедая грусть мороженым и пересматривая старые мелодрамы, если телефон не звонил.
Ну и что с того, что я вовсе не занималась целенаправленными поисками того, с кем провести остаток своих дней? Целенаправленность — это еще далеко не все! Взять хотя бы Гомера. Он вообще пять раз из десяти не знал, куда карабкается, куда прыгает и куда бежит. Движение само по себе уже радость, и значит — надо радоваться.
* * *
К выбору возможных кандидатов в ухажеры я решила подходить с решительным намерением устроить каждому то, что я про себя назвала «испытание Гомером». До такого формализма, как анкета, я еще не скатилась (может, я и была неврастеничкой, когда речь шла о Гомеровой безопасности, но пока еще не сумасшедшей), однако, беседуя с «кандидатами», я задавала наводящие вопросы, внимательно слушала и пыталась для себя выяснить: был ли кандидат рассеян? Шарил ли он по карманам в поисках бумажника или связки ключей или имел цепкую память? Держал ли когда-нибудь домашнего питомца? Такого, за которым нужен уход? Были ли у него братья и сестры и могли ли они доверить ему племянников или племянниц (например, чтобы он пошел с ними на футбол или отправился на вылазку с палаткой), не сомневаясь при этом, что он вернет их домой в целости и сохранности? Мой избранник должен был, например, помнить, что некто Джонни терпеть не мог орехи и не ел ничего, что пахло орехами, а вот некая Салли — та и пятнадцати минут не могла провести на солнце, чтобы у нее не появилась сыпь. Только такой человек способен был усвоить правила безопасности, которые надлежало помнить всегда.
