Он уже повернул к воротам — хвала богам, те были еще открыты, — когда внезапно увидал Елену. Она стояла на углу и смотрела в другую сторону. Затем, поцеловав своих спутниц, тронулась вдоль по улице. Одна.
Менелай замер, сделал глубокий вдох, коснулся рукояти меча, повернулся — и двинулся следом.
* * *
— Феано прекратила это безумие, — говорила Кассандра. — Сивилла обратилась к толпе и привела разъяренных кошек в чувство.
— Она умерла восемь с лишним месяцев назад, — холодно отрезала Андромаха.
— В ином сегодня, — тем же бесцветным голосом, какой бывал у нее во время видений, провещала пророчица. — Не в нашем будущем. Феано их остановила. Все покорились совету верховной жрицы Афины.
— Ну а в нашем сегодня Феано кормит червей. Сдохла, как член Париса, — сказала Елена. — Никто не усмирил ошалевшую толпу.
Заполняя площадь и маршируя через распахнутые ворота в какой-то жалкой пародии на военный порядок, мимо шагали троянские женщины. Судя по всему, каждая из них успела наведаться домой и напялить то, что подвернулось под руку: тусклый отцовский шлем с полинялым или выдранным конским хвостом и забракованный братом щит, прихватив для острастки мужнино или сыновне копье или меч. Огромные доспехи свободно болтались, тяжелые пики волочились по земле, но горожанки продолжали топать, громыхать и лязгать бронзой, похожие на детишек, обрядившихся для игры в войну.
— Бред какой-то, — прошептала Андромаха. — Полный бред.
— Как и все, что случилось после смерти Ахиллова друга Патрокла, — изрекла Кассандра, сверкая глазами, будто в горячке. — Обманчиво. Ложно. Неправильно.
Подруги провели более двух часов под самой крышей особняка Андромахи у городской стены, в залитых солнцем чертогах, играя с восемнадцатимесячным Скамандрием, чью мнимую гибель от рук бессмертных оплакивала вся Троя, младенцем, из-за которого безутешный Гектор и объявил войну Олимпу. Между тем живой и здоровый малыш, прозванный в народе Астианаксом — «Владыкой города», воспитывался под неусыпным наблюдением новой кормилицы, а у дверей особняка круглосуточно несли караул верные стражи-киликийцы, привезенные из павших Фив. Когда-то они пытались сложить свои головы за царя Этиона, но стены рухнули, правитель был убит Ахиллесом, и теперь солдаты, уцелевшие не по собственной воле, а по прихоти быстроногого, посвятили себя защите царской дочери Андромахи и, конечно, ее сынишки, упрятанного подальше от всяческих взоров.
Мальчик уже лепетал первые слова и мог одолеть пешком целую милю. Даже после долгих месяцев разлуки, составивших чуть ли не половину его коротенькой жизни, он без труда признал тетю Кассандру и радостно бросился к ней, раскинув пухлые ручки.
Провидица ответила на объятие и разрыдалась. Почти два часа три Троянки и служанки (кормилица и убийца с Лесбоса) играли и болтали со Скамандрием, а когда ему настало время поспать, еще потолковали между собой.
— Видишь, почему тебе не следует повторять свои откровения, — завершила беседу Андромаха. — Стоит хотя бы кому-нибудь, кроме собравшихся здесь, услышать о них, и нашему с Гектором сыну не избежать погибели, о которой ты столько пророчествовала: Астианакса швырнут на камни с высочайшей башни города, так что мозг брызнет на скалы.
Побледнев даже больше прежнего, Кассандра снова всплакнула.
— Я научусь держать в узде свой дар прорицания, — наконец произнесла она. — Хотя это мне и не под силу, но ничего, твоя бдительная служанка поможет. — Ясновидящая кивнула на Гипсипилу, застывшую неподалеку с каменным выражением лица.
Тут с площади послышался шум и женские выкрики, и подруги-Троянки, скрыв лица под тонкими покрывалами, отправились посмотреть, из-за чего такая суматоха.
Несколько раз во время бойкого выступления Гипподамии Елену так и подмывало вмешаться. Когда уже было слишком поздно — сотни женщин потоками рассерженных ос хлынули по домам вооружаться и надевать доспехи, — виновница Троянской войны признала правоту Кассандры. Ее старая товарка Феано, верховная жрица все еще почитаемого храма Афины, могла бы остановить это безобразие. «Вздор!» — протрубила бы она своим натруженным под сводами святилища голосом и, завладев общим вниманием, отрезвила бы женщин разумными словами. Сивилла напомнила бы, что Пентесилея (до сих пор ничего не сделавшая для Трои, если не считать клятвы престарелому царю и послеобеденного сна) приходится дочерью самому Аресу. Ну а как насчет горожанок, вопящих на площади? Найдется ли среди них хоть одна кровная родственница бога войны?
Мало того, Елена не сомневалась: Феано растолковала бы поутихшей толпе, что греки не для того почти десять лет сражались — когда на равных, а когда и одерживая верх — с героями вроде Гектора, чтобы сегодня пасть под ударами горластой оравы неумех. «И если только вы не учились втайне от всех обращаться с конями, управлять колесницами, метать копье на половину лиги вдаль и отбивать щитом свирепые клинки и если не готовы срубать визжащие мужские головы с крепких плеч — идите по домам, — вот что наверняка сказала бы жрица. — Беритесь-ка за прялки, верните братьям и отцам их оружие. Пусть храбрые мужчины защищают нас. Они затеяли эту войну — им и решать ее исход». Тут горячая свора остыла бы и понемногу разбрелась.
Однако Феано так и не вмешалась. Она была мертва — сдохла, как член Париса, по деликатному выражению самой Елены.
Поэтому кое-как вооруженная ватага продолжала шагать на битву — к Дырке, ведущей к подножию Олимпа. Женщины Трои свято верили, что прикончат Ахилла прежде, нежели Пентесилея изволит протереть свои прекрасные глаза. Гипподамия запоздало выскочила из Трои в косо нацепленных доспехах, позаимствованных, казалось, из позапрошлой эпохи — возможно, со времен войны с кентаврами. Бронзовые пластины оглушительно бряцали на огромных грудях. Она расшевелила толпу — и тут же выпустила контроль из рук. А теперь, как любой из политиканов, неловко и тщетно стремилась догнать ее, чтобы снова командовать парадом.
Подруги-Троянки попрощались, расцеловались и разошлись по своим делам — причем хладнокровная убийца Гипсипила двинулась по пятам за пророчицей с красными от слез очами. Елена же отправилась ко дворцу, который еще недавно делила с Парисом. Приам уже сообщил ей о своем намерении назначить время свадьбы Деифоба нынче же, до захода солнца.
По дороге красавице захотелось свернуть с многолюдной и шумной улицы в храм Афины. Святилище, разумеется, пустовало: мало кто в эти дни дерзал открыто поклоняться богине, которую считали убийцей Астианакса и главной причиной войны между смертными и Олимпом. Женщина вошла в полумрак, напоенный ароматами фимиама, вдохнула тишину полной грудью и окинула взором гигантскую золотую статую богини.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
