думаешь? Ты ему не веришь?
На этот раз вилка упала с громким стуком.
– Нет, не верю! Как и старику, утверждающему, что ему пришлось убить свою бедную страдающую жену, поскольку он-де не мог смотреть, как женщина, которую он любил, из-за болезни Альцгеймера становится другим человеком. – Пальцы Гриффони сжались в кулак. – Скажи, приходилось ли тебе читать, чтобы так оправдывалась женщина, убившая своего мужа?
Люди за соседним столиком уже начали коситься на них, возможно, думая, что стали свидетелями супружеской ссоры.
– А как насчет матери погибшей девочки? Ей-то ты веришь?
– Потому что она женщина, да? – с плохо скрываемым сарказмом поинтересовалась Клаудиа и, упреждая его ответ, произнесла: – Нет, как ни странно, не верю. Моя догадка: она подала нож своему супругу.
Брунетти так удивился, что тоже уронил вилку на тарелку и уставился на Гриффони во все глаза. Откуда в ней это?
– Может, ты все-таки слишком строга к ней, Клаудиа? – спокойно, как о чем-то тривиальном, спросил он.
– Ты же читал газеты? Жена говорит, что утром пришла будить дочку в школу, увидела кровь, подняла крик и выбежала из дома. Ту ночь она провела рядом с мужем, а когда проснулась, нашла девочку мертвой.
Брунетти кивнул. Именно эту версию до сих пор публиковали газеты.
– И ты думаешь, Гвидо, что ее муж тихонько вернулся в спальню и лег? Он только что семь раз ударил ножом единственную дочь, а потом лег рядом с женой, которая даже не проснулась, и мирно заснул?
Брунетти уставился на свою порцию пасты. Есть ему почему-то расхотелось.
– На его пижаме нашли кровь, Гвидо! Полицейские, то есть мы, констатировали, что у него вся пижама окровавлена. И на постели тоже была кровь. А на рукоятке ножа – отпечатки пальцев его жены.
– По ее словам, она увидела нож на полу и машинально его подобрала.
– А потом смыла кровь и положила в кухонный ящик? Гвидо, как нож оказался в ящике кухонного стола? И кто смыл с него кровь?
Официант направился было к их столику, но Гриффони отмахнулась от него. Она хотела еще что-то добавить, но передумала и пять-шесть раз глубоко вдохнула.
Затем Клаудиа потянулась через стол и накрыла руку Брунетти правой ладонью.
– Извини, Гвидо! Но когда я такое слышу, я слетаю с катушек.
– Такое – что?
– Аргументы, которыми мужчины объясняют насилие по отношению к женщине, а потом ждут, что все поверят, будто у них и вправду не было выбора. Мне это до чертиков надоело, и надоели люди, которые на это ведутся! Этот доктор убил свою дочь, потому что все меньше мог ее контролировать. Такая простая правда! Остальное – пыль в глаза и попытка сыграть на нашем тщеславии: вот, мол, как мы толерантны по отношению к представителям других культур. Фальшь, фальшь и еще раз фальшь!
Клаудиа умолкла и долго смотрела на Брунетти, взвешивая что-то, что он не мог идентифицировать.
– Позволь еще добавить, что только у мужчин хватает глупости верить этому доктору, ведь они точно так же хотят контролировать женщин и – скажем правду! – в глубине души разделяют его чувства.
Гриффони подозвала официанта и, когда тот подошел, попросила унести тарелки и подать два кофе. Пока он собирал со стола посуду, оба полицейских благоразумно молчали.
19
К Гаспарини Клаудиа и Гвидо решили добираться своим ходом. На банальную болтовню их не тянуло. В начале четвертого они уже стояли перед дверью парадной. Брунетти позвонил, и их впустили. Профессоресса Кросера усадила полицейских в гостиной, той самой, где они с Гвидо уже беседовали… неужели это было вчера? Бледность профессорессы бросалась в глаза. Ее волосы, все того же богатого каштанового оттенка, лишь подчеркивали это. Кожа женщины будто бы поблекла, стала похожа на пергаментную бумагу. Скулы, еще недавно высокие и округлые, заострились. «Как она изменилась за пару дней», – подумал Брунетти.
– Профессоресса Кросера, – начал он, отказавшись от кофе, предложенного из вежливости, – пожалуйста, расскажите нам о своем супруге.
Она посмотрела на Брунетти, потом на Гриффони и снова на Брунетти, словно ожидая, что он переведет сказанное на понятный ей язык.
– Что вы имеете в виду? – спросила наконец синьора Кросера.
Даже голос у нее поблек, стал будто замедленным от недостатка сна и постоянной тревоги.
– Я нашел дилера, который продает наркотики школьникам, – сказал Гвидо.
Она впилась в него взглядом.
– Это он сделал?..
Брунетти покачал головой.
– Нет, ему это не под силу. Этот человек очень болен.
– И сейчас находится в больнице? – уточнила профессоресса таким тоном, что Брунетти спросил себя с тревогой: уж не попытается ли она разыскать Форнари, чтобы расправиться с ним?
– Уже нет. Он проходит химиотерапию. – И, желая увидеть ее реакцию, комиссар добавил: – Но судя по внешним признакам, это мало чем ему поможет.
– Хорошо! – последовал резкий ответ.
Брунетти не сразу нашелся что сказать. И, игнорируя ее последнюю реплику, произнес:
– Этот человек не мог напасть на вашего мужа. Я в этом уверен.
– И?..
– Значит, это сделал кто-то другой.
Профессоресса Кросера отвернулась от Гвидо и задала вопрос его коллеге:
– Вас удивляет моя резкость в адрес этого человека?
Брунетти понял: ей хочется узнать, как бы на это отреагировала другая женщина.
– Совершенно нет, – ответила Гриффони.
– Даже если я желаю ему смерти?
– Если он действительно продавал вашему сыну наркотики, это абсолютно естественная реакция.
Голос Гриффони был исполнен олимпийского спокойствия.
– На моем месте вы чувствовали бы то же самое?
Клаудиа сцепила руки на коленях, посмотрела на них и сказала:
– У меня нет детей, поэтому чувствовать, как вы, я не могу. – И, опередив следующую реплику собеседницы, продолжила, не поднимая глаз: – Хотя, думаю, желала бы того же.
Клаудиа подняла голову и посмотрела на профессорессу. Лицо женщины-полицейского оставалось непроницаемо спокойным.
Синьора Кросера молча кивнула.
Брунетти понял, что разумнее всего притвориться, будто ничего особенного не произошло. С той самой секунды, как он попросил профессорессу рассказать о муже, разговор идет будто по накатанной. Предположение о том, что злодей, напавший на Туллио Гаспарини на мосту, – Форнари, не подтвердилось, а других зацепок у полиции не было.
– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, не говорил и не делал ли ваш муж чего-то необычного последние пару недель или месяцев, не упоминал ли о чем-то, что показалось вам странным.
– Даже если это был комментарий по поводу газетной статьи, – подхватила Гриффони. – Что-то, что его рассердило или взволновало.
Профессоресса Кросера зажмурилась, правой рукой потерла лоб, словно пытаясь разгладить его от бровей вверх, к линии волос.
– Туллио спокойный человек, его трудно вывести из себя. Он терпелив, не кричит на детей. И очень много работает.
– Что вы с ним обычно обсуждаете, когда остаетесь вдвоем? – рискнула спросить Гриффони.
Профессоресса ненадолго задумалась, как если бы мужчина, лежащий сейчас на больничной кровати, вдруг заслонил образ того, другого, за кого она вышла замуж.
– О работе, его и моей. О детях. О фильмах, которые мы смотрели. О родственниках. Куда мы поедем в отпуск. – Она произносила слова все медленнее, пока не умолкла совсем. Потом неуверенно взмахнула правой рукой. – Те же разговоры, что и у всех.
Брунетти зашел с другой стороны:
– Он упоминал о неприятностях на работе?
Профессоресса метнула в него быстрый, почти испуганный взгляд. Гвидо истолковал его по-своему: прежде она даже не задумывалась о том, что ее мужу может грозить опасность.
Если поразмыслить, это действительно казалось невозможным. Гаспарини работал в Вероне. Ну, скажите на милость, какова вероятность того, что завистливый коллега или взбешенный клиент явится в Венецию и будет слоняться по городу, пока – вот совпадение! – не встретит свою ничего не подозревающую жертву на мосту?
– Или о ком-то, с кем у него возникли неприятности тут, в Венеции? – добавила
