А Еда обещала быть обильной и вкусной: люди. В списке гастрономических предпочтений Твари человеческое мясо занимало место куда как выше медвежьего, хоть и уступало в плане питательности коровьему. Зато по вкусовым качествам находилось вне всякой конкуренции.
Через двадцать минут скольжения по замершему в страхе лесу Тварь застыла на границе поляны, ограничивающей Гордейкину заимку. Тут Тварь слегка притормозила. Всё-таки некоторая осторожность не была ей чужда, да и присутствие Железа ощущалось более чем явно. Тварь не боялась Железа — насколько проделанных им дырок до сих пор имелись на её теле, не причиняя особого неудобства, скорее вызывая раздражение. Но и нарываться в очередной раз Твари не хотелось. Тем более что Еда на Месте вела себя как-то странно.
Абсолютно слившись с окружающими тенями, Тварь наклонила гротескно огромную голову набок, с некоторым подобием интереса наблюдая за развёртывающимися на заимке событиями.
* * *
"Дежавю, блин", — проскользнула в восстанавливающемся после сильнейшего удара Пашкином мозгу мысль, когда он снова увидел прямо перед своими глазами покрытый почти вековой пылью пол избушки.
Сразу за этим дикая боль разорвала на части низ лица. Попытавшийся заорать Волохов чуть было не потерял сознание от нового приступа одуряющей рваной боли и смог только жалобно заскулить. Казалось, лицо его нашпиговано гвоздями, как у того монстра из "Восставшего из ада", с той только разницей, что тот чудила ещё и улыбаться мог и говорить, а вот Пашке даже такие простые вещи были недоступны. Тихонько мыча, он попытался дотронуться развязанными (ну, хоть за это спасибо) руками до рта, казалось, превратившегося в одну сплошную рану, и наткнулся на скользкие потёки собственной крови.
— Не гоношись, парень, — раздался сверху голос Облома, — и рот не трогай пока, а то губы себе порвёшь.
Сидящий на табурете Облом лениво поигрывал тем самым степлером, прихваченным Волоховым из пионерской комнаты.
— И не злись на меня, — посоветовал беглый. — Мне нужно просто, чтоб ты молчал какое-то время. Если б я тебе язык отрезал, что, лучше бы было? А так потом эти скрепки тебе любой лепила за минуту удалит. Или слесарь, — зек ухмыльнулся.
— Теперь слушай, — продолжал Облом, — сейчас ты выскочишь отсюда и в лес побежишь. Ага, вижу, что понял ты мою задумку, — кивнул он, наблюдая, как Пашка с недоумением осматривает адидасовскую олимпийку, теперь уже сидевшую на его собственных плечах. — Правильно, типа, ты — это я. Мусора, само собой, за тобой ломанутся. За этим-то я тебе рот и зашил, потому как верить тебе я не могу, сам понимаешь. Ты бы в противном случае сам мусорам навстречу рванулся с криком: "Мужики, я это, а не зечара ушлый". А так они в тебя самого шмалять начнут, потому как брать им меня живого, тут дружок твой мент правильно сказал, резона особого нет. Так что беги, фраерок, беги, может, и я ещё немного побегаю… И зла на меня не держи, это жизнь такая сучья.
Он снова подкатился к окну.
— Эй, начальник, слышишь меня, нет?
— Говори, что хотел, — отозвался из-за амбара недобрый рябушкинский голос.
Серёга начал излагать:
— Значит, так, мусор, ждать мне тут, пока вы сюда полк краснопёрых нагоните по мою душу, смысла вообще никакого нет. Поэтому сыграем мы в догонялки. То есть я побегу, а вы за мной, может, и улыбнётся вам ваше счастье ментовское. И фраерка, дружка твоего, я тоже тут оставлю, не нужна мне в забеге обуза такая. Только радоваться не торопись, — посоветовал он. — Я вместе с терпилой этим, которого в подпол посажу, пару неплохих подлянок оставлю, чтоб жизнь вам не облегчать, так что выудить его оттуда не так просто будет. Короче, правила, мусор, тебе ясны. И не дёргайся особо, а то передумаю.
Рябушкин немного помолчал.
— На что надеешься? — наконец поинтересовался он. — Возьму ведь тебя по-любому. А если Пашку мочканёшь, так и я тебя сразу же…
— Не хвастайся раньше времени, начальник, — посоветовал Облом. — А вожатого твоего, я сказал, кажется, не трону. Ты, если дело моё читал, знать должен — не мокрушник я, это только в последний раз по пьянке косяк вышел. Но и не зли меня, а то ведь сменю жизненные принципы-то… Короче, всё понял?
— Да, — ответил Рябушкин, — понял.
— Ну, вот и славно, — довольно ощерился железными коронками Облом.
Потом обернулся к медленно приходящему в себя Пашке:
— Ну, вот и твоя гастроль, вожатый. Ты уж не облажайся, неохота мне тебя мочить, сам не знаю, почему. И прости уж, что так получилось…
Подтянув покачивающегося и тихо подвывающего от боли Пашку к дверям, Облом хлопнул того по плечу и несильно подтолкнул в спину:
— Ну, пошёл, воспитатель, не подкачай!
И Павел побежал. Побежал так, как, наверное, никогда раньше в жизни не бегал ни на школьных спартакиадах, ни на институтских, ни на заводских. Как не бегал от злых бабок, в садах которых по ранней молодости воровал яблоки, вдохновлённый идеалом всех нормальных детей того времени — Мишкой Квакиным, как не бегал от местного хулиганья, когда случалось заплутать по молодости в чужом районе, даже от стаи одичавших собак, на которую однажды "повезло" натолкнуться на заброшенной стройплощадке, он не бежал с такой резвостью. Потому что понимал, что прав зек: не будут с ним мусора, хоть Рябушкин и друган вроде, церемониться — прошьют очередью, и потом ничего им не будет. Всё на зековскую хитрость спишется.
Поэтому только ветер засвистел в Пашкиных ушах, когда он, перепрыгивая через поваленные стволы и уворачиваясь от колючих лапок можжевельника, ринулся прочь от заимки. И откуда только прыть-то такая взялась?
— Шустрый зечара, — отметил довольно Рябушкин. — Ну да нашим легче. Вовчик, избушку проверь, только осторожно, чует моё сердце, не звездел Облом насчёт подлянок, Пашку из подпола вызволяй. Олег, Лёха — за мной. Зечара думает, он бегать умеет хорошо, ну да мы его разубедим.
Олег с Лёхой энтузиазма, понятно, не высказали. Одно дело в форме, в бронике и со стволом на рынке шорох наводить, а совсем другое — во всей этой сбруе с беглым зеком по лесу наперегонки носиться. Не за тем, собственно, в органы служить шли. Но ведь Рябушкин — он начальник такой, с которым не очень-то и поспоришь. Да и Вовчик от поручения был не в восторге: наслушался в своё время о зековских примочках, когда бритвой в глаз плюют или самострелы всякие наставляют. Но служба — она служба и есть.
То есть трое рванули за убегающим зеком, а Вовчик на цырлах начал подкрадываться к избушке. Кстати, ни Рябушкин, ни подчинённые его на кроссе не очень-то и выкладывались, верно рассудив, что зек — это не спортсмен, дыхалка у сидельца, как и остальное здоровье, никакая, так что долго он подобный спринт не выдержит. Да и им в амуниции реально бежать несподручно. Так что зек пусть на рывке выкладывается, а они, не торопясь, аккуратно за ним последуют и тихо возьмут, когда он на колени рухнет и воздух всей пастью глотать начнёт. Не впервой, чай, случалось разное на службе, насмотрелись.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
