Грин начал писать и создал в своих книгах веселых и смелых людей, прекрасную землю, полную душистых зарослей и солнца, землю, не нанесенную на карту, и удивительные события, кружащие голову, как глоток вина.
Грин населил свои книги племенем смелых, простодушных, как дети, гордых, самоотверженных и добрых людей. Эти цельные привлекательные люди окружены свежим, благоухающим воздухом гриновской природы – совершенно реальной, берущей за сердце своим очарованием. Мир, в котором живут герои Грина, может показаться нереальным только человеку, нищему духом. Тот, кто испытал легкое головокружение от первого же глотка соленого и теплого воздуха морских побережий, сразу почувствует подлинность гриновского пейзажа, широкое дыхание гриновских стран.
Рассказы Грина вызывают в людях желание разнообразной жизни, полной риска, смелости и «чувства высокого», свойственного исследователям, мореплавателям и путешественникам. После рассказов Грина хочется увидеть весь земной шар – не выдуманные Грином страны, а настоящие, подлинные, полные света, лесов, разноязычного шума гаваней, человеческих страстей и любви.
Сказка нужна не только детям, но и взрослым. Она вызывает волнение – источник высоких и человеческих страстей. Она не дает нам успокоиться и показывает всегда новые сверкающие дали, иную жизнь, она тревожит и заставляет страстно желать этой жизни. В этом ее ценность, и в этом ценность не выразимого подчас словами, но ясного и могучего обаяния рассказов Грина.
Грин был не только великолепным пейзажистом и мастером сюжета, но был еще и очень тонким психологом. Он писал о самопожертвовании, мужестве – героических чертах, заложенных в самых обыкновенных людях. Он писал о любви к труду, к своей профессии, о неизученности и могуществе природы. Наконец, очень немногие писатели так чисто, бережно и взволнованно писали о любви к женщине, как это делал Грин.
Грин говорил, что «вся земля, со всем, что на ней есть, дана нам для жизни, для признания этой жизни всюду, где она есть».
К. Паустовский
Грин создал свои, нигде не существующие города: Лисс, Гель-Гью или Зурбаган, сделав их ареной феерических, заманчивых, трогательных и всегда удивительных событий. Его герои носят имена, тоже не встречающиеся ни на одном языке, – Гнор, Филатр или Энниок.
Конечно же Грин создал себе свою «Швамбранию» подобно юному Льву Кассилю – страну вымыслов со своей картой, гербами и флагом. Но если Кассиль затем, став писателем, изобразил свои детские мечтания, чтобы подвергнуть сомнению их источник, то Грин – чтобы жить и бороться за Швамбранию, или нет, лучше сказать, за свою «Гринландию». Ей он посвятил 6 романов и десятки новелл. Он отдал ей годы и подчинил жизнь.
Грин не просто погружался в жизнь вымысла, отдаваясь ее причудливой логике. Нет, он вел постоянную тяжбу с жизнью действительной, он оглядывался, он оправдывался, он постоянно вел неуловимую линию противопоставления, которой хотел придать значение моральное. Создавая мир, казалось так далеко отлетевший от земли, Грин не только внутренне чувствовал ее тяготение, но, как это ни покажется парадоксальным, более, чем кто-либо другой, был зависим от нее во всех своих творческих движениях, как ни фантастичны они в своей оболочке. Страницы его книг испещрены замечаниями и отступлениями, которые звучат философски и даже политически. Он защищает право на мечту. Он за тезис: «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Грин не просто мечтатель. Он воинствующий мечтатель.
Точно вопреки очевидному, Грин наполняет свои рассказы пейзажами, аксессуарами, обстановкой, чья условная, литературно-традиционная романтичность делает их иногда беззащитными от упрека в банальности. Точно так же в качестве мотивировок своих авантюрных историй, необычайностей или ситуаций Грин прибегает к обычным мотивировкам сновидений, бреда, болезней, похищений. Отсюда его героями часто являются преступники, люди неизвестных профессий, но обладающие досугом и средствами и, конечно, моряки и матросы. С той изящной иронией, которой Грин владеет в совершенстве, от говорит нам о своем любимой порте: «Мы не будем делать разбора причин, в силу которых Лисс посещался и посещается исключительно парусными судами. Причины эти – географического и гидрографического свойства». Но, конечно, причины эти лежат в пристрастии автора ко всему, что хотя бы через литературу приобрело магнетическую силу вызывать деятельность воображения, пусть оно и будет сродни тому, которое заставляет мальчиков играть в индейцев и пускать кораблики из бумаги.
И вот, отказавшись в открытом идеологическом бою защитить свою Гринландию, Грин находит иной путь защиты – лирический. И вот, отказавшись построить нечто помимо традиции, Грин самое банальное хочет сделать живым и оригинальным. Он сам открывает грудь всем упрекам и идет навстречу им.
Надо мечтать, потому что это не расслабляет, но является источником силы, таинственной и не названной, но ощутимой каждым.
Величайшим наслаждением для Грина от юности до конца дней было толкаться в порту или стоять часами над морем. Если не считать случайного рейса в Александрию, он никогда не плавал в заграничное плавание и никогда не был за границей. Он не знал также ни одного иностранного языка. Но так велика была у него птичья тоска к полету в неведомое, что всех героев своих он перенес в неведомую страну и всем постарался придать какие-либо, только не русские имена и облик. Он устремил свои силы к тем необнаруженным значениям, ведомым только мечтателям, какие таяться в гавани среди кранов и тюков, меж щелей бортов и в запахах палубы. Подобно Гарвею, он различал на горизонте, за мысом, берега стран, куда направлены бугшприты кораблей, ждущих своего часа. «Гул, крик, песня, демонический вопль сирены – все полно страсти и обещания», ибо «над гаванью – в стране стран, в пустынях и лесах сердца, в небесах мыслей – сверкает Несбывшееся – таинственный и чудный олень вечной охоты».
Не во внешних выдумках сердце Гренландии. Нет, именно в стремлении заставить между строк зазвучать мелодию поэтической отрешенности от действительности, где последняя описывается и как бы существует в качестве столкновения, как напоминание о лучшем и несбывшемся.
«Среди уродливых отражений жизненного закона, – говорит Грин в «Бегущей по волнам», – и его тяжбы с духом моим я искал, сам долго не подозревая того, внезапное отчетливое сознание: рисунок или венок событий, естественно свитых и столь же неуязвимых подозрительному взгляду духовной ревности, как четыре наиболее глубоко поразившие нас строчки любимого стихотворения. Таких строчек всегда – только четыре».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
