Но он заглушил ее слова поцелуем. В темноте. Прижав к фургону, от которого пахло овечьей шерстью и сальными свечами, под вопли сотни людей, танцевавших совсем рядом, он целовал ее, медленно, крепко… извлекая этим Хейзл из небытия…
Она не помнила, как освободила руки и обвила его шею. Как откинула голову. Он быстро этим воспользовался. Музыка тем временем набирала темп, заглушая голоса. Мужские, женские… они переплетались, ведя свою собственную мелодию.
Но в темном покое их укрытия лорд Хок целовал Оливию.
Невилл целовал Хейзл.
— Сколько тебе лет? — спросил он между поцелуями. Она так задыхалась, что едва смогла ответить:
— Двадцать один год.
— Ты очень хорошо целуешься.
Он обдал ее ушко жарким дыханием, и она инстинктивно выгнулась.
— Очень хорошо, — добавил он, вновь завладев ее губами, с еще больше силой, чем раньше.
Оливия, по-видимому, окончательно сошла с ума, потому что была абсурдно рада его словам.
Ни один мужчина до него не целовал ее так властно, так умело и с таким абсолютным сознанием собственной правоты. Он приоткрыл губами ее губы, его язык скользнул внутрь, лаская и гладя, также пылко-эротически, как тогда, у реки…
Господи Боже, о чем она думает?
Оливия резко отстранилась. Но он по-прежнему удерживал ее, прижав своим мускулистым телом к стенке фургона.
— Ты также страстно целовала всех мужчин, перечисленных в твоем журнале?
— Нет! — негодующе воскликнула она. — И немедленно отпустите меня!
— Но если твои расследования включают поцелуи, — продолжал он, игнорируя ее слова, — я обязан им своей искренней благодарностью, всем тридцати восьми.
— Я уже говорила, что никого не целовала! И отпустите меня.
Она толкнула его в грудь, в эту твердую, как камень, грудь, отчетливо ощущая бушующие в ней противоречивые эмоции: гнев и обида за незаслуженное оскорбление, удовольствие от услышанного комплимента ее поцелуям и унижение и стыд за свою легкую капитуляцию.
Ей нужно немедленно вернуться к матери и Пенни и держаться подальше от Невилла Хока и его опасного притяжения. Несмотря ни на что, она не могла отрицать его опасную привлекательность. Зловещую привлекательность. Фатальную привлекательность…
Но он не собирался ее отпустить и дал ясно это понять.
— И скольких ты уже целовала?
«Самое большее — четверых…»
— Не так много, как вы… женщин. Вспыхнувший факел залил его лицо золотым светом, и в этот миг она успела увидеть его высокомерную улыбку.
— Это комплимент?
— Только вы способны такое подумать. Это оскорбление вашим моральным принципам, которых, впрочем, у вас нет совсем.
— Наоборот. Я считаю своим моральным долгом ублажить каждую женщину, которая решит меня поцеловать.
— Я не решала вас поцеловать. Это вы решили поцеловать меня.
— Я прочитал твои мысли, — возразил он. — И сейчас читаю.
С этими словами он наклонил голову.
И хотя на этот раз она была лучше подготовлена к тому, что сейчас произойдет, прикосновение его губ произвело то же мощное действие. А может, и более мощное.
До него Оливия целовала четверых мужчин, и только двое осмелились на интимное вторжение, которое позволил себе этот дерзкий мужчина. Только один проник за барьер ее сцепленных зубов, и ей это совсем не понравилось. И то, что Невиллу Хоку это так легко удалось, показалось ей чудом. И то, что он дал ей столько наслаждения, было поразительным. Она должна была остановить его и с отвращением отпрянуть. Но так и не смогла…
Он целовал ее, и она, идиотка, целовала его в ответ. И в ее захмелевший мозг, кроме этого наслаждения, просачивалась только музыка.
Одна его рука легла на ее затылок, и он еще сильнее впился в ее губы. Его пальцы запутались в ее волосах…
Их тела слились, несмотря на значительную разницу вроете.
На этот раз, когда она отстранилась от него, он ее отпустил.
Пока она ловила губами воздух, прижимая дрожащую руку к губам и другую к животу, он тяжело оперся о фургон, стискивая перекладины и опустив голову.
— Тебя следовало бы держать под замком.
— Меня?
Сердце Оливии билось так часто, что ныла грудь:
— Это ваших рук дело! Не моих!
— Насколько я припоминаю, мы сделали это вместе, причем нам было очень хорошо.
Она безжалостно подавила захлестнувшее ее извращенное наслаждение.
— Но больше мы этого делать не будем.
— Готов поставить целое состояние на то, что я снова тебя поцелую.
— В таком случае вы проиграете.
Она повернулась, твердо вознамерившись уйти, но он тут же остановил ее:
— У тебя волосы спутаны, Хейзл. А губы распухли от поцелуев. Каждый, кто увидит тебя, сразу поймет, чем ты занималась. И возможно — с кем.
— Не смейте меня так называть!
К несчастью, проверив, в порядке ли прическа, она убедилась в худшем. Шпильки растерялись, и узел распустился.
— Проклятие! — пробормотала она, поворачиваясь к нему спиной и пытаясь исправить положение. Но как скрыть следы поцелуев на губах?
Она нервно облизнулась. Неужели все так очевидно?
Оливия украдкой взглянула на него. Он вполне способен солгать.
Невилл снова прислонился к стенке фургона и сунул руки в карманы. Не слишком изящная поза, и все же он выглядел куда привлекательнее, чем любой из знакомых ей джентльменов.
«Куда привлекательнее физически», — мысленно поправилась она, втыкая в прическу оставшиеся шпильки. Страсть, которую он пробуждал в ней… этого она отрицать не могла, сродни той губительной эмоции, заставившей мать броситься в объятия ее, Оливии, неотразимого отца. Даже она помнила, как отец одним взглядом мог очаровать любую женщину, от ее матери до экономки, горничных и деревенских простушек. Она подозревала, что у него были любовницы, ибо мать наотрез отказывалась здороваться по крайней мере с тремя светскими львицами, хотя причин такой неприязни не открывала.
Но больше всего слез мать пролила из-за Камерона Берда, и не только после его смерти.
Она провела костяшками пальцев по чувствительным губам и в который раз сказала себе, что этому нужно положить конец. Влечение к подобному человеку — настоящая беда. И следует как можно скорее забыть о нем.
Она вздернула подбородок и смело взглянула в глаза лорда Хока:
— Мой отец был похож на вас. Красив и обаятелен. Несносен. Он разбил сердце моей матери. Тогда я была маленькой, но помню, как она была несчастна.
Его синие глаза были непроницаемо глубоки. Но Оливия спокойно добавила:
— Я не собираюсь совершать ту же ошибку. А теперь мне пора.
