Девятаев, не шевелясь, ждал надежного утра.
ПОСЛЕ СИРЕНЫ
Сирену на подъем он ожидал одетым в арестантскую робу — надо скорее скрыться в клокочущей, бегущей толпе, увильнуть от встречи с карателями и надзирателями. И нырнул в середину людского потока. Он вынес его к умывальнику.
И здесь в окошко увидел…
Увидел на небе заветную звездочку. Небо, чистое небо!..
Небрежно заправил постель: «Сегодня здесь не ночевать!» — и выскочил из барака — в темноту и мороз. Поспешил к Кривоногову. Тот почти опешил:
— Ты что? Очумел? А если хватятся?
— Молчи! Сегодня!.. Дай закурить.
Едва они затянулись сигаретами за углом барака, как торопливо подошел Костя-морячок.
— А, скрываешься… Тебя в бараке ждут. Корж сразу угрожающе напрягся:
— Только попробуйте! — Сверкнула вынутая из кармана железка.— Вон отсюда! Ты его не видел. Понял?
— Тогда мне влетит.
— Вот и хорошо.
— Если пикнешь,— еще раз пригрозил Иван,— следующий раз уже не влетит. Сами тебя башкой в уборную!..
Михаил затесался в толпе, пробираясь к бараку Соколова.
— В чем дело? — Курносый удивленно вскинул голову.
— Володька, сегодня!
Минуты через три схватил за рукав Володю Немченко:
— В бригаду только своих! Летим!
— Понял.
Почти случайно увидел Кутергина. Только одно слово:
— Сегодня!
Над аппельплацем громкая команда:
— Штильгештанген!
И только что беспорядочная толпа замерла в четких рядах, как вышел комендант, высокий, толстоносый. Принял рапорт: за сутки никаких происшествий не произошло.
«А какой рапорт будет завтра? — подумал Девятаев.— Как облезет твое комендантское величество, как ты померкнешь и скукожишься?»
И, словно притянутый этими тайными мыслями, обходя строй, комендант задержался напротив Девятаева. Может, его привлек «разукрашенный» вид пленного: лицо в синяках, губы расквашены, скулы перекошены.
Комендант еще раз, ухмыльнувшись, взглянул на пленного, будто хотел запомнить «красавца», ткнул дубинкой в его подбородок и зашагал по асфальту.
Наконец, скомандовали разойтись по рабочим бригадам. Люди кинулись разыскивать своих.
Правда, тут не обязательно было вставать в пятерку или десятку, где был только вчера или уже долгое время. За каких-то десять-пятнадцать минут команды формировались бессистемно, лишь бы набралось нужное число людей.
И не было постоянного, «узаконенного» места для сбора каждой бригады, как при построении на утреннюю комендантскую проверку, где при команде «Штильгештанген!» каждый пленный замирал на месте. Теперь же все перепуталось в беготне и толкотне.
Так было и в другие дни, когда в бригаду Соколова или Немченко суетливо затесывались «чужаки».
Но сегодня-то нужна только своя, сколоченная группа, в которой все знали свои обязанности. И идти надо на аэродром.
Только на аэродром.
Через несколько минут рядом были Девятаев, Кривоногов, Соколов, Немченко, Кутергин. В десятку уже успели войти какие-то неизвестные, один иностранец.
А где свои, почему их нет? Вот-вот нужно будет трогаться. В затихающей суматохе Соколов и Немченко кого-то вытолкали из своей группы, вырвали из «соседних бригад Сердюкова, Емеца, Адамова, Урбановича, Олейника.
Шагнули к воротам. У них уже стоял наготове знакомый вахман-эсэсовец. Кто-то говорил, что он сын какого-то богатея, который денежным мешком откупил своего отпрыска с восточного фронта, где в немцев стреляют и убивают. Здесь же он в полной безопасности и убивать может только сам. Против измотанных пленных у него была винтовка, и он не жалел ее приклада для подгона «ленивых» русских.
После лагерных ворот — дорога к аэродрому. Тут снова ворота, снова проверка. Больше других здесь беспокоился Кривоногов. В бригаде было заведено так, что кто-то в ней нес охапку сухих дровишек, хвороста или щепочек — для костра охраннику. На этот раз среди хворостинок Иван проносил железный прут.
Обошлось. Корж повеселел.
Подслеповатый старичок-мастер подозвал Соколова и Немченко, стал пояснять по-немецки, что делать бригаде. Махнув рукой, показал направление.
Десятка подошла к бомбовым воронкам. В предрассветных сумерках черными кругами они зияли на снегу, на рулежных дорожках. Воронки были свежими. Значит, на аэродром налетали сегодняшней ночью. Почему же Михаил в дремотном сне не слышал час гобоя зениток? Или они не стреляли?
Дул порывистый промозглый морской ветер. Вахман время от времени, согревая ноги, приплясывал.
Свежих воронок было много. И, прикинув, что дел тут хватит, пожалуй, до полудня, герр ефрейтор приказал развести костер. Вахман присел на корточки, прислонив винтовку к плечу. Грел руки над огнем и следил за пленниками.
Они следили за ним. Четверо — особенно пристально.
Близился обед — самое надежное время: как только прозвучит гудок, техники, мотористы, сложив инструменты, уйдут со стоянок, к столовой, к ангарам. Однажды Девятаев видел, как какой-то ефрейтор, забивая гвоздь, услышал сигнал на обед и в ту же секунду отложил молоток, не сделав по шляпке двух или трех ударов. Он забил гвоздь после.
Воронки забрасывали кое-как, чтоб дня через два-три в них застревали самолеты.
В эту же глубокую от крупной бомбы воронку спрыгнул Михаил, мигнув Соколову. Стал утаптывать землю, Курносый понял, спустился к Михаилу.
— Начинай!
Это означало, что бригада должна перейти к другому месту, ближе к «своему» самолету и там разделаться с вахманом.
Но всегда энергичный и находчивый Соколов неуверенно промямлил:
— Может, завтра?.. Ведь…
— Не каркать! Не хотите, сам убью немца и один улечу! А вам — крышка.
В воронку, почувствовав неладное, соскользнул Немченко и тоже стал топтать землю. Он был осторожен: хотя немец с винтовкой и грелся у костра, глаз у часового был наметанный.
— Пора! — шепнул решительно Девятаев.
— Пойдем к берегу, к последнему капониру,— нагнулся Соколов.— Вахмана там… Веди, Володька.
У Соколова и Немченко права были равные — оба стояли во главе пятерок, оба числились помощниками капо.
Воронку на рулежной дорожке забросали последними комьями.
— Теперь, герр ефрейтор, сюда придут бетонщики, а нам мастер велел перейти туда, — Немченко махнул рукой к морю.
Распоряжения мастера часовой, разумеется, не знал. Да это и не входило в его функцию. Его дело — стеречь русских, а когда захочется, огреть прикладом винтовки или дать пинка сапогом.
Немченко повел бригаду вдоль опустевших самолетных стоянок — машины были в полете. Вахман шагал сзади, не подгонял, не понукал — встречный ветер колол лицо. Девятаев приметил капонир, заваленный снегом. Значит, уже давненько «юнкерс», стоявший здесь, домой не вернулся.
