Выдох Дэриэлла был больше похож на стон.
— Не впутывай ее… — хриплый и низкий голос отдавался в моих легких. — Так нельзя…
— Можно, — хохотнул Ксиль, щекоча дыханием шею. Его пальцы ласково погладили меня по затылку, слегка цепляя кожу головы кончиками когтей… и замерли. — Пей, Дэйри. У тебя уже клыки зудят. Нельзя же так терпеть, право. Ты вчера набегался в несвойственном аллийскому организму ритме, ослабел так, что чуть не простудился от какого-то хилого сквозняка. А себя надо беречь, солнечный мой.
В голосе послышалась отчетливая издевка.
— Заткнись. Заткнись и убирайся. И не надо тыкать мне запястьем в губы. Я не младенец, а твоя рука не пустышка.
Меня уже откровенно колотило — от жара, от невозможного напряжения и еще от чего-то странного, чего я не понимала, но боялась. Какого-то темного чувства…
— О, Силле, зубки оскалил… Пей, говорю, и не отворачивайся, — Ксиль произнес это жестко, почти приказал. — Не надо трепать мне нервы, солнышко. Ну же!
Рука князя шевельнулась. А Дэйр вдруг обмяк, сдаваясь.
Жар стал сильнее.
Запахло ржавчиной.
— Умница, — прошептал Ксиль, утыкаясь лицом мне в шею. — Хороший мальчик. А теперь моя очередь.
Шею кольнуло. Совсем слабо. Но это словно замкнуло нас в какой-то безумный контур, внутри которого обрушились все барьеры, стирались границы между моим сознанием… и чужим.
«Еще…» — безумно колотилось в висках Дэйра.
«Правильно, правильно, молодец», — твердил, как мантру, Ксиль.
Эмоции смешались в дикий коктейль.
Можно ли заблудиться в чужой душе? Когда со всех сторон — жар? Когда по нервам словно пропускают ток?
Можно ли пить чужой голод, и радость, и страх, и стыд, как чудесный эликсир?
Можно.
Но это слишком для человека. Слишком…
Я тонула в чувствах, с которыми мне было не справиться. И первобытный ужас потеряться, лишиться себя — отрезвил. Выбросил из океана эмоций в ржавый и горячий воздух. Заставил вспыхнуть под веками кружево нитей, превратил кровь в жидкую тьму…
Прочь. Прочь отсюда, пока я — это еще я.
Ксиль был сильнее меня, но я и не стала его отталкивать. Просто вдруг оказалась не там, среди жарких сбившихся одеял, а около двери.
Серые волосы Дэйра змеились по серым простыням. А в глазах Ксиля была только чернота. Жадная, огненная, и даже на таком расстоянии выпивающая душу.
Я выскочила из комнаты, чувствуя, как щекам становится мокро. Ледяной пол обжигал босые пятки.
Шаг, другой, третий… Забиться в дальний угол ванной, не зажигая света, повернуть кран — и замереть под холодными струями.
Футболка и штаны впитывали воду, облепляя разгоряченное тело. Меня била дрожь. Страх отступал куда-то в подсознание. Я всхлипывала, пытаясь выровнять дыхание…
Душила обида. Иррациональная. Горькая. Густая, как смола.
Я хотела вернуться назад.
Но не могла.
Ледяная вода стекала по спине и убегала в слив.
Я старалась не думать ни о чем. Превратить сознание в пустой лист. Изнутри разрасталась странная пустота. Словно стылая вода выхолащивала не только тепло тела, но и саму душу превращала в нечто холодное, бесчувственное и безразличное. Ощущение времени исчезло — час прошел или неделя, мне было неважно.
Голову заполняли мысли, которые причиняли почти физическую боль. Я хотела стереть их, вернуть все назад… но не получалось.
Сейчас произошло нечто, не поддающееся осознанию — для меня. Такого я и представить не могла. И дело было не в телепатическом контакте, это-то как раз оказалось не в новинку. Испугал меня не он, а… как это говорится… физическая сторона привязанности?
Протяжный, всхлипывающий, тоскливый стон повис в воздухе, и я с отстраненным удивлением узнала свой голос.
Бездна, это же надо быть такой дурой! И эгоисткой. Для меня, одиночки по характеру, не имеющей опыта отношений, любовь сводилась то ли к дружбе, то ли к подобию родственной, кровной связи — всепрощение, доверие, безоговорочная помощь, необидные взаимные подколки… Даже с Ксилем взаимные объятия были не так уж важны, а в случае с Дэриэллом — всегда становились неожиданностью. Приятной, но обязывающей не больше, чем поцелуй в лоб на ночь.
Я просто не понимала.
А теперь, во время телепатического контакта, под темными вихрями голода, под мельтешением поверхностных мыслей мне открылся странный огонь. Он не был чем-то центральным в сознании и мироощущении ни у Максимилиана, ни у Дэриэлла, но в то же время оказался прочно вплетен в восприятие моего образа.
Этот огонь чадил горьковатым чувством вины и жадностью у целителя и отдавал миндальной, терпеливой нежностью у князя. Я мимоходом окунулась в пламя — и осознала, лучше и полнее, чем кто бы то ни было на свете, что значило быть объектом чужого желания.
И испугалась.
Внутри я все еще оставалась школьницей. Мы, равейны, вообще медленно взрослеем, потому что даже самая слабая из нас может продлить свою жизнь если не магией, так целительским искусством, до человеческого максимума — то есть до ста с лишним лет. Официально равейны низких рангов становились совершеннолетними в восемнадцать, двадцать, двадцать один — в зависимости от традиций страны, в которой жили. Но реально выпархивали из родительского гнезда значительно позже, ближе к тридцати.
А уж королевы…
До пятидесяти равейн трех высших ступеней опекали, как детей — силы много, а вот знаний, как ею пользоваться — нет. Воспитание и уроки владения магией начинались рано, с семи-восьми лет. К Феникс, в которой подозревали носительницу могущественного дара, раньше раз в несколько месяцев приезжала эстиль, постоянно жившая в Замке-на-Холмах. Сейчас эти занятия с успехом заменяло общение с Риан и другими королевами.
По-хорошему, нашу звезду должны были после инициации отправить в Замок, но времена наступили беспокойные, да и уровень эстаминиэль для четверых из пяти оставался по большей части номинальным, поэтому заботу о воспитании возложили на леди Элен. Благо мамин ранг позволял…
Стоило вспомнить маму, и стыд накатил по новой.
Элен открыто не одобряла отношения с Ксилем. Считала, что я вообще слишком молода для любых связей, а уж князь тем более не годился мне в пару.
Брат пару лет назад чуть не избил собственного учителя, Мэйсона, за то, что по слухам Рэм якобы уделял мне непозволительно много внимания. И это — брат, который смотрел на вещи с подростковой непосредственностью…
Что сказала бы мама, узнай она о сегодняшнем утре, мне даже думать было больно. И дело не в «неприличном» поведении князя и Дэйра. Нет — в моем безрассудстве, в беспечности. Ведь Ксиль всего лишь поступил честно, показав другую сторону… любви. Свой взгляд на нее… свой и Дэриэлла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
