И он спешил в эту иную, высшую сферу. Он запирался в самых далеких, никому не доступных комнатах своего отеля, соединенных маленькой дверцей с его спальней и будуаром Лоренцы. Здесь, чувствуя близость любимой женщины и в то же время в полной тишине, в полном уединении, он оказывался окруженным грудами книг, бумаг и всевозможными предметами, необходимыми для производства различных химических опытов и работ.
Он сбрасывал с себя свой роскошный костюм, сверкавший золотом и драгоценными каменьями, снимал все свои перстни, цепочки, кружева. Снимал наконец с головы свой искусно завитой парик, надевал простую рабочую блузу и превращался в совсем нового человека, в такого человека, каким никто никогда не знал и не видал его, кроме Лоренцы.
Это был уже не граф Калиостро, не граф Феникс, не великий Копт, не современник Александра Македонского, а Джузеппе Бальзамо. И опять-таки это был не тот юный Джузеппе Бальзамо, которого двадцать лет тому назад знали в Сицилии и в Италии. Это был человек настолько могучий плотью и духом, что вся беспорядочность, все мытарства и низкие деяния его жизни как-то сглаживались, придавливались горячей и плодотворной работою лучших сторон его разума и духа.
В своей рабочей блузе, с гладко обстриженной головою, с задумчивым, сосредоточенным выражением умного и красивого лица, этот новый Джузеппе Бальзамо являлся замечательным, вдохновенным ученым, талантливым учеником оккультистов всех направлений, страстным искателем тайн природы, исследователем и знатоком древних наук – алхимии, каббалистики, астрологии.
Его познания во всех этих предметах были гораздо глубже, чем это могло казаться сразу, судя по тем незамысловатым приемам и по тем вовсе не глубоким речам, которыми он обыкновенно морочил людей. Но дело в том, что он слишком высоко ценил истинное знание, для того чтобы профанировать его в сношениях с глупцами. Он находил, что для этих глупцов достаточно всякого вздору и мишуры, и почти никогда не показывал настоящего золота своих знаний. Это золото берег он для самого себя и для тех редких случаев, когда его аудитория состояла из настоящих знатоков.
Калиостро принимался за работу страстно, увлекался ею, ловил, где только мог, зерна новых знаний. Ему удавалось иногда добывать эти зерна, но в конце концов он видел, что их все же слишком мало, что не сложить ему из этих зерен целую гору, взобравшись на которую можно окинуть орлиным оком все явления мироздания.
Еще в не очень давнее время ему страстно хотелось взобраться на такую гору. И он пошел к таким людям, которые могли помочь ему в этом великом деле. Он пошел к розенкрейцерам и убедился, что там, на вершине розенкрейцерской лестницы посвящений, должно быть, действительно хранятся величайшие тайны. Но подняться по этой лестнице – значило навеки отказаться от всех радостей жизни, от всего, без чего он не мог существовать.
И вот он оказался ренегатом и навлек на себя справедливый гнев розенкрейцеров. Он знал, что один неловкий шаг его, одно вырвавшееся из его уст слово – и он не избегнет их страшного мщения. Но он вовсе не желал их выдавать, ему этого было не надо. Он просто добровольно отказался от возможности дальнейших посвящений. А те тайны природы, которые были ему открыты, он узнал иным путем. Он узнал эти тайны в своих не фантастических, а действительных путешествиях по Востоку. Он изучал их, будучи внимательным учеником знаменитого, уже умершего каббалиста, которого он называл Альтотасом.
Наконец, он и теперь, не только в теории, но и на практике, изучил многие тайны природы с помощью Лоренцы. Она, сама того не зная, давала ему полные смысла и значения уроки, она открывала ему неведомые способности души человеческой, помогала ему иной раз быть действительно бесконечно выше всего окружающего, видеть, не трогаясь с места, все, что творится на земном шаре, видеть и знать не только настоящее, но и будущее.
Иногда до глубокой ночи засиживался Калиостро в своей лаборатории, и ни малейшего движения, ни малейшего шороха не слышалось вокруг него. Иногда случалось так, что среди самой горячей работы он вдруг останавливался, покидал книгу или какую-нибудь реторту – и начинал чутко прислушиваться.
Он слышал шаги, шаги приближались. Маленькая дверца неслышно отпиралась, и перед ним появлялась Лоренца. Он весь превращался во внимание и при первом же взгляде на жену уже знал, кто перед ним: Лоренца или Серафина. Лоренца – это была любимая им жена, которая проснулась и, убедясь, что уже поздний час ночи, а муж еще работает, встала и пришла к нему просить его прекратить работу и лечь спать. Серафина была та же Лоренца, но уже превращенная в совсем иное существо. Она тоже встала и пришла сюда, но она вовсе не здесь, а где-нибудь далеко, и он может послать ее во все пределы земного шара, и она мгновенно очутится, где ему угодно, и скажет ему все, что видит, все, что делается там, куда он послал ее.
С этой Серафиной для него не существует пространства и времени, он видит тех и других людей, которые так или иначе его интересуют, знает все их поступки, все их намерения, даже помыслы. С помощью этой дивной Серафины для него нет тайн – и он является действительно могущественнейшим человеком.
Одна беда лишь в том, что не всегда Лоренца способна становиться Серафиной и что он не имеет средств всегда, когда того хочет, приводить ее в состояние этого полного ясновидения. Он всегда может усыпить ее и в состоянии такого усыпления заставить тем или иным способом служить своим целям. Но подобное усыпление совсем не то. Оно ничто в сравнении с ее ясновидением.
Иногда задается такое время, что Лоренца в течение недель двух-трех каждую ночь превращается в Серафину; иногда проходят месяцы – и Серафина ни разу не является. Эти-то месяцы отсутствия Серафины всегда и бывали трудным временем для Калиостро. В эти-то месяцы обыкновенно и случались в нем всякие невзгоды.
В последнее время, во все время пребывания в Петербурге, Серафина не существовала. Появляйся она, вероятно, не было бы фиаско, испытанного им в северной столице. Зная все, он сумел бы восторжествовать над всеми кознями своих недоброжелателей, над нерасположением императрицы Екатерины и даже, наконец, над силою великого Розенкрейцера. Будь Серафина в Петербурге, он показал бы тамошним адептам египетского масонства такие чудеса, что все они безвозвратно сложили бы у ног его и свою жизнь, и свою душу, и все свои миллионы.
Но Серафина не являлась. Она явилась один только раз – по пути из России в Страсбур, и это ее появление имело огромные последствия. Несколько богатейших масонских лож, благодаря Серафине, то есть благодаря невероятным познаниям и могуществу графа Калиостро, доказанным им публично, в заседаниях лож, превратили все эти ложи в его собственность.
Здесь, в Страсбуре, Серафина тоже уже несколько раз появлялась, хотя эти явления ее были и очень кратковременны, иногда продолжались всего две-три минуты, так что Калиостро не успевал узнавать от нее всего, что ему было надо…
Через несколько дней после первого заседания женской ложи Изиды, когда Калиостро, по обычаю, работал ночью в своей лаборатории, дверь отворилась и перед ним появилась Серафина. Он осторожно подошел к ней и спросил ее:
– Где ты, Серафина?
– Я по дороге в Петербург, – отвечал нежный голосок Лоренцы.
– Хорошо, спеши скорей туда.
– Я уже там… Вот Нева… Вот улицы Петербурга… Куда мне теперь?
– В дом князя Захарьева-Овинова, – сказал Калиостро. – Где он, что он делает?
– Его нет в доме, – отвечала Лоренца. – Его нет в Петербурге, он уехал… он спешит по Германии, он в Нюренберге…
– Зачем?
– Постой… Вижу!.. Он спешит на заседание… к старым, ученым, сильным людям… Это такое важное заседание, и на нем должны решиться большие вещи…
– Будет ли это заседание иметь какое-нибудь отношение ко мне? Будет ли Захарьев-Овинов говорить обо мне? – не без волнения спросил Калиостро.
– Да, будет.
– Что же мне грозит?
Серафина на мгновение замолчала.
– Вижу! – вдруг радостно воскликнула она. – Тебе нечего бояться… Он совсем другой стал… Он тебе не враг… Жалеет тебя, даже любит… Он всех любит и даже всех жалеет… О, какая в нем борьба идет… То свет в душе, то мрак…
– Тебе надо ехать! – внезапно прибавила Серафина.
– Куда?
– В Нюренберг.
– Это в Нюренберге будет заседание?
– Да, и там будет… только он спешит в другое место… в другое заседание… к старикам.
– Где же это?
Но Серафина уже исчезла. Калиостро едва успел подхватить падавшую Лоренцу и снес ее в спальню. Она спала теперь естественным, спокойным сном.
На следующее утро, прочитывая свою корреспонденцию, Калиостро увидел письмо, печать которого ему была знакома. Он быстро разорвал конверт и прочел латинские строки, где значилось:
«Годичное собрание в N. О месте будет сообщено своевременно. Приезжай, если помнишь клятву, данную учителю. Albus».
