И тут молодого и перспективного заместителя директора послали в столицу для повышения квалификации. Его уже готовили к новой большой должности, но Николай Раскатов рассудил по-своему. У одного из лекторов, которые его квалификацию повышали, была дочь Евгения. Девушка некрасивая, полная, в хозяйстве неумеха, но зато с приданым и связями. Николай Евгении приглянулся. А главное, что приглянулся ее отцу. Тот оценил рвение Раскатова и понял, что того надо только слегка подтолкнуть. И Николай пойдет в гору. И в какую! Раскатов долго раздумывать не стал, выгодно женился, сделался москвичом, и был устроен тестем на хорошую работу.
Но человеком Николай Васильевич оставался порядочным. А детей от Евгении Львовны ему Бог не дал. Поэтому через несколько лет, освоившись в столице и получив очередную большую должность, он перевез Марию Веревкину с сыном в Москву. Та от «стремительных» перемен в своей жизни растерялась, в столице оробела, а потому делала так, как велел обожаемый Николай Васильевич. А тот спустя некоторое время устроил Марию на работу, к себе секретаршей. Всем от этого было удобно: жена ничего не знала, сын под боком, да и долг перед обманутой невестой Раскатов выполнил сполна. Облагодетельствовал. В Москве теперь живет, чего ж ей еще надо? Для сына же Николай Васильевич построил небольшую дачку за городом. Чтобы мальчик дышал чистым воздухом, гулял в лесу и поменьше болел.
Такая жизнь продолжалась много лет и устраивала всех. Мария Александровна настолько привыкла к своему положению, что называла отца своего ребенка не иначе как Николай Васильевич. За много лет стала относиться к нему, как к своему начальнику, позабыв прошлую любовь. И ничего для себя не просила. Была у нее небольшая квартирка стараниями обожаемого Николая Васильевича, дачка под Москвой, а деньги на ребенка Раскатов давал исправно и много. Когда сын вырос, Николай Васильевич устроил его в престижный институт, оставаясь для юноши по-прежнему другом семьи, земляком его матери.
Тихая жизнь закончилась внезапно. Сначала Мария Веревкина поняла только, что у обожаемого Николая Васильевича случилась настоящая любовь. Не как с ней самой по молодости лет, а по иному. Всерьез. Он как-то сразу помолодел, приободрился, сменил образ мыслей, стал ходить на выставки, в музеи, в театры, на премьеры, на что раньше времени не находил. Частенько посылал курьера за дорогими букетами, а потом исчезал с ними по первому же звонку неизвестной дамы. Судя по тому, как часто незнакомая женщина звонила, и каким тоном просила Раскатова к телефону, между ней и Николаем Васильевичем интерес был взаимным. Мария Александровна своего начальника не ревновала. Любила его по-прежнему и искренне желала ему счастья. Но по тем же телефонным звонкам поняла, что Евгения Львовна придерживается другого мнения.
Мария Веревкина с ужасом ждала, чем же все закончится. Она-то за много лет изучила характер Евгении Львовны! Веревкина искренне переживала за Николая Васильевича, и очень удивилась, когда в один прекрасный день он вошел в ее квартиру с чемоданом в руках, посеревший от горя, почти седой и тихим голосом сказал:
– Ну что, Маша, будем жить.
Она так ничего и не поняла, а спросить побоялась. Но постепенно картина прояснилась. Мария Александровна узнала, что женщина, из-за которой Николай Васильевич хотел развестись, трагически погибла. А после ее смерти Раскатов категорически отказался остаться в шикарной квартире Евгении Львовны. Раздел имущества поручил бывшей жене, за нажитое не переживал, видно было, что Раскатову не до денег. Постепенно он оправился, а почувствовав, что в стране грядут перемены, ушел с работы, и, воспользовавшись дружескими связями, открыл свою фирму. Потерянное Николай Васильевич вернул с лихвой. Из маленькой квартирки переехали в новую, обставленную шикарной мебелью и отремонтированную так, что Мария Александровна первое время думала, что живет в музее. Боялась дотрагиваться до кранов в ванной комнате и на кухне, по коврам ходила бочком. Она так и осталась при муже вечной секретаршей. По-прежнему называла его Николаем Васильевичем и спрашивала, когда и куда подавать кофе во время прихода гостей. Обитала Мария Александровна преимущественно на кухне, путая ее с приемной. Раскатов же после пережитой трагедии целиком погрузился в дела. После бурных ссор с Евгенией Львовной радовался тихой семейной жизни, сыну, которому наконец-то дал свою фамилию, нетребовательной жене, любившей его преданно и не за деньги. Уже строился загородный дом, куда Борис должен был переехать, поскольку здоровье его все ухудшалось. Но сын любил Левый Берег, эту маленькую квартиру, работу, которая находилась недалеко от дома, парк под окнами. И отца не торопил.
Услышав эту историю, Сергей Павлович достал фотографию Евгении Львовны и Дашеньки. Положил на стол перед Раскатовой-второй.
– Мария Александровна, а эта девушка вам, случайно, не знакома?
Та глянула и побледнела. Резко поднялась:
– Подождите, я у сына поднос заберу.
Она исчезла на некоторое время, а майор Волнистый задумался. Показалось, что сейчас он услышит самое интересное.
– Это очень плохая девушка, – сказала Мария Александровна, вернувшись с пустым подносом. – Николай Васильевич подробностей не рассказывал, но та ужасная история касается нашего сына Бориса. Сначала все было нормально. Хотя я всегда побаивалась Евгению Львовну. Она долго не могла поверить в то, что муж с ней разведется. Николая Васильевича от себя не отпускала, все таскала по судам. Развода удалось добиться с трудом, да и то потому, что детей у них не было. Да тесть вдруг вступился за Николая Васильевича. Сказал: отпусти, отслужил. Несколько лет прошло, и я надеялась, что она успокоилась, замуж вышла. Когда увидела ее снова, признала с трудом. При жизни с Николаем Васильевичем, она была женщиной полной, неинтересной, лицо грубое. Любила покушать и гостей к себе без конца звала. Все кичилась достатком в доме. Кто не знал близко Евгению Львовну, думал, что это женщина не злая и хлебосольная. Через несколько лет после развода это был совершенно другой человек! Она похудела страшно и что-то сделала с лицом. Пластическую операцию, должно быть. Если бы не голос, ни за что не подумала бы, что это она. И стала вдруг эта новая Евгения Львовна наведываться в офис к Николаю Васильевичу. Говорит ласково, а сама ядом дышит. Это уж он мне рассказывал. Не доверял и не доверяет бывшей жене. А она все приглядывалась к Борису. Он тогда у отца работал, учился, как дела вести. Я уже сказала, что мой сын болен. Бронхиальная астма. С детства на таблетках. И стали мы с Николаем Васильвичем замечать, что Боренька стал какой-то дерганый. А ведь он добрый, покладистый. И отца признал. Фамилию его взял. А тут стал грубить и ему, и мне. Глаза блестят, руки подрагивают. Мы долго не могли понять, в чем дело, пока ему совсем плохо не стало. С трудом уговорили, отвели к врачу. Тот возьми и спроси: какие таблетки принимает ваш сын? У Бореньки они всегда с собой. Ну, посмотрел врач. Вроде, ничего особенного, таблетки, как таблетки. От бронхиальной астмы. Потом сообразили, отдали на экспертизу. Оказалось, что это какой-то наркотический препарат. Николай Васильевич-то за Бориса и взялся. Где берешь? А тот отнекивается: понятия не имею, как таблетки из безобидных стали этакой гадостью! Хорошо, что Николай Васильевич сыну поверил. Но в милицию не пошел. Дело, мол, семейное. Обратился в службу безопасности, чтобы без огласки. И те выяснили, что это секретарша, Дашенька, наркотики в офис приносит. Тут Николай Васильевич все понял и с бывшей женой решил поговорить по душам.
– Поговорили? – спросил Сергей Павлович, размешивая сахарный песок в чае. Ложечка равномерно звякала, несмотря на то, что в душе у майора была буря чувств. Ай да Раскатова! Ай да ангел Дашенька!
– Поговорили, – кивнула Мария Александровна. – Борис признался, что сначала Дашенька все пыталась его соблазнить. Крутилась рядом, глазки строила, к себе на квартиру приглашала. И Николай Васильевич за ней тоже это замечал. Скользкая девушка. А ведь это Борис ее в офис устроил! Друг детства его попросил. Сказал: пожалей девчонку. А она такой дрянью оказалась! Связалась с Евгенией Львовной и стала Борису таблетки подменять. Они в его рабочем столе лежали. Он все жаловался, что пузырек в кармане пиджака заметно. Стеснялся. Как приходил на работу, так таблетки перекладывал в ящик стола, а секретарша все время в его кабинете крутилась. Довели бы в итоге парня. Я до сих пор успокоиться не могу: такая беда мимо прошла!
Мария Александровна быстро перекрестилась, потом взяла в руки золотой крестик, висевший на шее, на цепочке, и поцеловала его. Замолчала надолго. Майор через некоторое время спросил:
– А почему Николай Васильевич в милицию не заявил?
– Вину за собой чувствовал. Жену-то он бросил. А вообще… Не знаю. Чужая душа – потемки.
