Из первого автобуса вышли семи– и восьмилетки. Из второго и третьего – школьники постарше, а в группе Руслана собрали подростков.
– Построились. Построились, быстро!
Дети озирались, сжимая в руках сумки и рюкзачки, толпились на мокром снегу, ежились от ветра, жались друг к другу. Руслан, по своему обыкновению, отошел чуть в сторону.
Старший преподаватель радушно поднял руки:
– Поздравляю, дети, вы дома! Санаторий «Перевал», ныне дом-интернат, не очень роскошный, зато здесь вы в безопасности! Никаких карантинных зон! Дети – наше будущее, поэтому мы стараемся для них. То есть для вас. Сейчас младшие возьмут вещи и пойдут поселяться в комнаты, а старшие – автобус номер четыре – вымоют руки и пойдут накрывать обед для всех. Здесь у нас слуг нет, все делаем сами! Позже установим порядок дежурства. А сейчас – первый, второй, третий автобус – за мной!
Малышня широкой вереницей потекла к крыльцу. Колесики ярких чемоданов подпрыгивали и увязали в снегу. Кто-то сильно толкнул Руслана в бок.
– Закрой варежку, – Джек приблизил злую веснушчатую физиономию. – И запомни, если кто-то спросит, – я припадочный, у меня порок сердца, мне работать нельзя.
* * *
Столовая показалась огромной, как заводской цех, страшно холодной и пустой. Руслану и Пистону велели резать хлеб. Пистон начал бодро: он был из многодетной семьи и работой по хозяйству не брезговал, но приятель Джек что-то сказал, проходя мимо, и наступил саботаж.
– Что-то нож тупой, – Пистон задумчиво разглядывал сизый тесак, чье лезвие хищно искривилось от многократной заточки. – А хлебушек вкусный.
Он выудил из груды ломтей, нарезанных Русланом, горбушку и принялся смачно жевать.
– Тащите хлеб! – раздался из глубины зала повелительный голос поварихи. – Живее, сироты косорукие!
Руслан посмотрел на гору круглых краюх, которые предстояло еще нарезать, и на свою правую ладонь, натертую до лопнувших пузырей. В зале звенела посуда – девочки расставляли тарелки, парни разносили кастрюли с супом, и дико ржал над чем-то вездесущий Джек. Пахло едой – не аппетитной, не вкусной, но, безусловно, питательной, горячей, в меру жирной.
– Режь, – сказал Руслан Пистону. – Иначе не успеем.
– Поднажмешь, и успеем, – Пистон потянулся. – Ты работай, Валенок. А то придут злые зомби и сожрут тебя!
Руслана передернуло. Он до сих пор не понимал, как можно шутить на эту тему.
* * *
Коридоры, устланные тусклым линолеумом. Туалеты, облицованные синей и белой плиткой, душевые с деревянными мостками поверх ржавых стоков. Казенная, добротная, надежная обстановка. Это ведь не на всю жизнь, сказал себе Руслан.
Их группа формировалась наспех. Некоторые были сироты, всю жизнь мотавшиеся по детским домам и приемным семьям: эти были смелы, злы и всегда находили силы для веселья, причем посмешищем становился кто-то из «соплей». Руслану долгое время удавалось не попадать в число «сопливых», он все-таки был уверенный в себе, спортивный парень. Но именно его Джек в конце концов избрал любимой жертвой. Именно над ним издеваться было веселее всего.
Руслан категорически отказался поселяться в одной комнате с Джеком и компанией. Тогда комендант, ведавший распределением коек, склонил над ним толстое, испитое лицо:
– Ты, щенок, будешь там, где я сказал. Или пойдешь спать в сортире на полу. Попробуй вякни.
Вряд ли комендант собирался намеренно причинить Руслану как можно больше вреда. Просто у него не было времени входить в тонкости подростковых отношений: он распределял воспитанников по койкам, не глядя на лица, как расставляют пешки на шахматной доске.
Руслан бросил под кровать свой рюкзак. Не хотелось ничего распаковывать. За окном пошел снег – на этот раз настоящий, тяжелый, хлопьями.
– Валенок, сгоняй в столовую за печеньем, – Джек развалился на койке, не раздеваясь.
– Там нет никакого печенья.
– А я видел – есть. На складе есть такой шкафчик, – Джек прищурился, – там они держат жратву для себя. Кофе есть. Чай. Печенье. Ну, сгоняй, Валенок, чего тебе стоит? Чайку заварим…
– Кипятильника нет.
– У меня есть, – Пистон вытащил из своего огромного рюкзака маленький электрический чайник. – Вон и розетка. Тут электричество есть, цивилизация, прикинь!
– Я тебе не мальчик на побегушках.
– Ладно, – после паузы мягко отозвался Джек. – Не хочешь – не надо… Хрустик, сбегай!
Хрустику не хотелось выполнять приказ, но и ослушаться он не посмел. От окна, из огромных щелей, тянуло холодом, но электрическая батарея в комнате была горячей, как уголь. За корпусом, в редком леске, работал дизельный движок: автономное жизнеобеспечение. Вот что ценится сейчас по всему миру – автономные базы, оторванные от мира уголки, где здоровые могут спрятаться от тех, кому не повезло.
Руслан лег, не раздеваясь, на серое вафельное покрывало. Его родители ухитрились в последний момент перевести крупную сумму на счет фонда «Здоровые дети». Руслана срочно забрали на медкомиссию, признали здоровым и занесли его имя в списки, может быть выкинув оттуда кого-нибудь не столь удачливого. А Руслану, выходит, очень повезло. Родители были бы счастливы, если бы узнали. Если они живы до сих пор.
За окнами быстро темнело, и горы, без того скрытые туманом, пропали вовсе. Здесь мы в безопасности, думал Руслан и повторял про себя эти слова, пока они окончательно не потеряли смысл. В безопасности – от чего? От тоски, от страха? Через шесть месяцев, когда перевал откроется после зимы, эпидемия, наверное, пойдет на спад. Никто не знает точно. Полгода назад тоже думали, что через шесть месяцев эпидемия пойдет на спад… Когда он в последний раз говорил с отцом по мобилке, тот бодрился и уверял, что карантинные меры вот-вот отменят…
Потом мобильники перестали работать.
Вернулся Хрустик, притащил пакет с печеньем и две пачки с чайными пакетиками.
– Молодец, – похвалил Джек. – А Валенку ничего не дадим. Он дров не носил, он печку не топил…
Руслан повернулся к ним спиной и закрыл глаза.
Он запретил себе думать о родителях. Делом чести было выжить, это был долг перед ними, долг, который надлежало исполнить любой ценой. Джек, Пистон, Хрустик, молчаливый детдомовец Дима, еще один парень по кличке Попугай вскипятили чайник и принялись хрустеть печеньем на подоконнике.
– Батареи жарят, – сказал Пистон.
– Нормально, – подхватил Хрустик. – Жратва есть в холодильниках, с голоду не подохнем.
– А выпивки нет?
– Выпивки не видел, – Хрустик виновато засопел. – Вот с этим плохо, тут не добудешь.
– В медпункте должен быть спирт, – предположил Пистон.
– Спирт – это бы здорово, – согласился Джек. – Иначе чего тут делать? Столько-то времени?
– Плеер есть, – заговорил Попугай. – Ди-ви-ди в смысле, и экран неплохой. Я видел там у них в зале… Какие-то диски, кинище есть. Будем смотреть, значит.
– Тут и классы есть, – Пистон хохотнул.
– Да кто нас учиться заставит? И чему, главное, учиться, если все вот-вот накроется тазом?
– Не накроется, – не очень уверенно предположил Пистон.
– Тут девки в старшей группе, – пробормотал Джек. – Одна, Алиска, так у нее такие буфера!
– А даст? – жадно спросил Хрустик.
– Тебе – точно нет! – отрезал Джек. – А кому-то другому…
Он понизил голос и забормотал глумливо, и Руслану сразу же показалось, что говорят о нем. Все засмеялись – хором, и Руслану захотелось укрыться одеялом.
Поспать бы. Во сне хорошо. Может, приснится прежняя жизнь, приснятся родители. Время, когда не было эпидемии.
Он поднялся, пошатнувшись. Сунул ноги в ботинки.
– Ты куда? – сразу спросил Джек.
– На кудыкину гору.
– Ну, иди.
Руслан вышел. Коридор был пуст, из-за двери соседней палаты долетали возбужденные голоса. Сейчас все сбились в компании и утешаются как могут – рассказывают анекдоты, пьют чай. Девчонки, наверное, прибирают в комнатах, расставляют фотографии в рамках, раскладывают игрушки, пытаясь прижиться, врасти, свить гнездо, маленькими ритуалами задобрить этот мир и стать в нем своими…
Он подошел к окну в конце коридора. Не увидел ничего, кроме своего отражения: высокий, когда-то плотный, а теперь исхудавший парень с выступающими скулами и ввалившимися глазами, очень коротко стриженный, чуть лопоухий. Уши у него от отца.
Он сложил ладони очками и прижался к стеклу. Увидел летящий снег и отраженный свет, падающий из окон. Через несколько секунд лампы под потолком притухли. Берегут энергию, подумал Руслан. Наверное, на ночь вообще отключат.
У него где-то был фонарь, но рыться в рюкзаке не хотелось. Сгорбившись, иногда касаясь рукой крашеной стены, он проковылял к двери в туалет. Из душа тянуло запахом влаги.
Он вымыл руки серым гостиничным мылом. Вытер единственным полотенцем, висящим на крючке. По темному коридору проковылял обратно, постоял перед дверью в комнату, вошел. Его не заметили – как-то слишком демонстративно.
