Любовная сцена.
Гравюра к «Позам» Аретино, приписываемая Дж. Романо.
Джулио Романо был одним из наиболее смелых эротиков итальянского Ренессанса. Если вышеназванный Франческо Косса изображает загадочную нежность пробуждающейся чувственности, символ начального периода Ренессанса, то писавший сто лет спустя Джулио Романо отражает в творчестве кипящую через край силу, которая бурно стремится и бурно требует наслаждения. У Джулио Романо чувственность вошла, так сказать, в свои конечные права. Один из мотивов, избранных им, обольщение Зевсом прекрасной Олимпии, не оставляет желать ничего большего в смысле ясности и откровенности. То, к чему стремится Зевс, превратившийся в дракона, и то, чему прекрасная Олимпия ни минуты не будет противиться, изображено удивительно просто и убедительно; всякая возможность недоразумения здесь исключается, — художник отказался от всякой символики. Учитывая ценность этой картины, нельзя не пожалеть как с точки зрения истории нравов, так и с чисто эстетической, что шестнадцать чисто эротических картин, которые Джулио Романо написал по заказу Льва X, бесследно пропали. В германском искусстве с Джулио Романо можно сопоставить Петера Флетнера. Но только в отношении эротической смелости; в художественном отношении Флетнер стоит несомненно выше. В превосходном нюрнбергском художнике проявилась вся стихийная сила германского Ренессанса: произведения Флетнера наряду с произведениями Николаса Мануэля будут всегда наиболее величественными памятниками этого периода германского искусства. В этих произведениях отражается здоровая, жизнерадостная немецкая буржуазия. Можно было быть грубым, необузданным вплоть до самого откровенного цинизма; но зато во всем и всегда искрилось здоровье, сухотки спинного мозга не было и следа. И это оправдывает как модели, так и их изобразителей, и это же придает художественным воспроизведениям этой силы ценность вечных творений искусства. В особенности следует указать на изумительную картину-карикатуру «Сластолюбивый старик» Луки Кранаха. Это великолепнейшая эротическая шутка, какую себе только можно представить.
Любовная сцена.
Гравюра к «Позам» Аретино, приписываемая Дж. Романо.
Из чисто эротических картин XV и XVI веков до нас дошло очень немного. Такие картины, как «Нептун и нимфа» ван Орлея и другие, представляют собой, несомненно, лишь жалкие остатки большого богатства, так как целый ряд современных сообщений свидетельствует о множестве таких произведений искусства. Зато много чисто эротических произведений сохранилось в прикладном искусстве, в гравюрах по дереву, по меди, в медалях, — тут следует особенно назвать опять-таки Флетнера, — в работах по эмали и пр. Так как с большинства произведений были сняты слепки или сделаны отливы, то наиболее смелые вещи не так беспощадно могли быть уничтожены чисткой позднейшего времени, как в чистом искусстве. Для доказательства достаточно назвать имена Бехама, Альдегревера и Солиса; в произведениях каждого из них изобилие самой смелой эротики. С упоением изображали они всю действительность любви. По многу раз водят они зрителя за ограды садов, где предприимчивый слуга забавляется с игривой служанкой, водят в трактиры, где славные бабенки, несмотря на свое мнимое сопротивление, не очень обижаются, если какой-нибудь красивый парень позволит себе что-нибудь лишнее. Заглядывают они часто и в альковы, где нежный супруг или не менее нежный любовник осуществляет свои права. Произведениям они дают такие названия, как «Блудный сын», «Иосиф и жена Потифара» и т. п. Это делается, понятно, только затем, чтобы иметь возможность как можно чаще и как можно обстоятельнее изображать «порок».
Чрезвычайно частым мотивом, особенно в германском искусстве, который тоже подчеркивает чувственно творческий характер Ренессанса, служат сцены любви животных. Любовные забавы кур, уток, собак, оленей, лошадей, овец, коз, свиней, быков чрезвычайно охотно изображались художниками.
В итальянском прикладном искусстве наиболее плодовитый художник в области чистой эротики — Агостино Карраччи и его последователи. Карраччи понимал, по всей вероятности, превосходно свое время, так как его эротические гравюры были распространены в огромном количестве, — нам то и дело приходится наталкиваться на них. Карраччи принадлежит к числу тех, которые черпают мотивы охотнее всего с Олимпа и изображают самые интимные стороны жизни его обитателей. Как на образец его манеры и того изящества, с которым он подходит к теме, укажем в особенности на его «Туалет Венеры». Гравюры Карраччи воспроизводились в последующие века очень часто, — так велик и так прочен был успех, выпавший на их долю.
А. Карраччи. Символическая эротическая гравюра. 1539.
Если бог Приап и был давно уже низвержен с пьедестала, то все же он играл в Ренессансе довольно видную роль. Это вполне естественно, так как он все-таки есть наиболее яркое олицетворение творческого принципа. Кроме того, вместе с культом античной древности появились в эротике и ее символы. Поэтому-то Приап и выступил снова на сцену и притом, главным образом, в Италии. Художники очень охотно изображали вакханалии и в особенности жертвоприношения Приапу. Изображались они частью в виде отдельных произведений, частью в виде иллюстраций к книгам и книжных заставок. Нередко воспроизводились и античные камеи: в них особенно часто фигурировал Приап. В Германии излюбленной формой изображения Приапа был мотив фонтана. В воде, которую он извергает, и имеется та чудесная сила, которая делает юным того, кто в ней искупается. Искушение добавить здесь Приапа к центральной фигуре фонтана было чрезвычайно сильно. В такой же форме находим мы изображения Приапа и во Франции.
В отношении эротики север нисколько не уступал югу. Чистая эротика справляла свой триумф даже в творениях Рубенса, и притом с таким блеском, с такой силой, как нигде. Большинство картин Рубенса можно смело назвать эротическими оргиями. Вспомним хотя бы его несравненную «Ярмарку» в Лувре, которая воспроизводит все стадии эротического наслаждения. Это чудесное произведение есть не что иное, как песнь песней эротики, возвеличение чувственности как стихийной силы жизни. Чтобы достойно сложить эту песнь песней, Рубенс должен был изобразить тип первобытной человеческой силы — крестьянина. Другая, не менее прекрасная картина — «Празднество Венеры» в Венской галерее.
Жертвоприношение Приапу. Гравюра. Ок. 1800.
Все творчество Рубенса — это воплощенная чувственность. Чувственность — это пламя, ибо пламя — это жизнь. Но пламя не как всеразрушающая стихия, а как высшая сила, как могущественнейший принцип. Творчество Рубенса и есть такое бушующее пламя. И перед нами оно прежде всего предстает в образе чувственно возбужденных живых существ. В картинах Рубенса чувственное возбуждение владеет всеми: и мужчинами, и женщинами, и животными, и даже растениями. Женщины Рубенса только и существуют для того, чтобы возбуждать чувственные желания, потонуть в этом море красоты женского тела и осуществить эти желания. Все они без исключения — грандиозные храмы безмерного сладострастия, храмы, которые достойны того, чтобы в них постоянно совершались жертвоприношения любви. Женщины Рубенса не имеют никакого другого назначения, кроме этого, чисто животного, — безразлично, будь то крестьянки, знатные дамы антверпенского общества, Диана или же благочестивая Анжелика, обнаженной красотой которой любуется сластолюбивый взгляд старого пустынника.
Правда, все это изображается в благородной форме, с тем величественно героическим стилем в существе своем творческого века, который возвышает все самое низменное. И поэтому-то половая любовь, даже в грубом изображении, как, например, в «Ярмарке», представляется всегда святым и могущественным законом жизни, а никогда не низменной и расслабленной похотью. Грудь — это источник человеческой жизни, она великолепнейший символ здоровья, силы, а вместе с тем и красоты. Ее возвеличение образует могучий лейтмотив в пламенном гимне, которым является творчество Рубенса. Если все оно есть апофеоз плоти, то в этих рамках красота женской груди для Рубенса самое важное; бесконечное число раз показывает он ее. Он пишет женщину только в том возрасте, в котором грудь уже развита, он пишет женщин только с прекрасной грудью. Грудь и красота суть понятия для Рубенса почти нераздельные. Поэтому-то у всех его женщин, даже у старых, прекрасные груди. Бесконечное число раз пишет Рубенс Елену Фурман, свою жену, но, в сущности, пишет только ее дивную, или, вернее, ее рубенсовскую грудь; то же самое и относительно ее сестры Сусанны. Смотрите, смотрите, смотрите! — кажется, восклицает он, когда пишет свою жену. Он точно опьяненный бог, который сам не может наглядеться досыта, великий расточитель, который призывает весь мир смотреть.
