подобной ситуации — дело непростое. С этого момента они стали видеться реже. Вернер это заметил и спросил, не разлюбила ли она его, и Лотте сказала, что теперь думает, выходить замуж или нет, и Вернер расстроился: зачем, мол, я тебе об этом сказал. Они уже не ездили за город с той же частотой, что и раньше, не ходили в кино и на танцы. Тогда же Лотта познакомилась с мужчиной, который работал на заводе по производству труб, что недавно открылся в городе, и стала с ним встречаться; тот был инженером, звали его Хайнрих, и жил он в пансионе в центре города, потому что настоящий дом у него был в Дуйсбурге, где и находилось головное предприятие фабрики.
Они уже какое-то время встречались, когда Хайнрих признался, что женат, у него есть сын, но жену он не любит и хочет с ней развестись. Что он женат, Лотте никак не тронуло, но вот сын — сын другое дело: она любила детей и самая мысль о том, чтобы причинить вред — пусть и косвенный — ребенку, казалась ей чудовищной. Но даже так они еще повстречались два месяца, и временами Лотте разговаривала с Вернером, и Вернер спрашивал, как там дела у нее с новым женихом, и Лотта отвечала: нормально, очень хорошо, все как у всех. В конце концов она все-таки поняла, что Хайнрих никогда не разведется со своей женой, и порвала с ним, хотя время от времени они по-прежнему ходили в кино, а потом ужинать.
Однажды, выйдя в работы, она увидела на улице Вернера: тот сидел на своем мотоцикле и ждал ее. В этот раз Вернер не говорил ни о браке, ни о любви, а просто отвел ее в кафе, а потом к себе домой. Постепенно они снова стали встречаться, что очень обрадовало одноглазую и автомеханика, у последнего не было детей, и он считал Вернера серьезным и работящим молодым человеком. Кошмары, от которых Лотте страдала с детства, заметно пошли на убыль, а потом и вовсе прекратились. Впрочем, снов она теперь тоже не видела.
— Конечно, мне снятся сны, — говорила она, — как и всем людям, но мне везет: я ни о чем не помню, когда просыпаюсь.
Когда она сказала Вернеру, что достаточно подумала над его предложением и согласна выйти за него замуж, тот расплакался и пробормотал, что никогда в жизни не был счастливее, чем в тот момент. Два месяца спустя они поженились и во время праздника, который состоялся во внутреннем дворике ресторана, Лотте вспомнила о брате, но так и не сообразила — возможно, слишком много выпила — приглашали они его на свадьбу или нет.
Медовый месяц пара провела на маленьком курорте на берегах Рейна, и затем оба вернулись на работу, и жизнь пошла точно так же, как и раньше. Жить с Вернером, даже в доме с одной комнатой, было просто: супруг делал все, чтобы ублажить ее. По субботам они ходили в кино, по воскресеньям уезжали за город на мотоцикле или ходили на танцы. На неделе, и это несмотря на то, что он много работал, Вернер устраивал все так, чтобы помогать ей по хозяйству. Единственно, не умел готовить. В конце месяца обычно покупал ей подарок или отводил в центр Падерборна, чтобы она выбрала пару туфель, блузку или платок. Чтобы денег было в достатке, Вернер брал дополнительную работу в мастерской, а иногда работал на себя (за спиной хозяина, естественно), чиня тракторы или комбайны крестьян, которые платили немного, но дарили колбасы, мясо и даже мешки с мукой, так что кухня Лотте напоминала склад — ну или что хозяева готовятся к очередной войне.
Однажды, совершенно не выказывая признаков никакой болезни, автомеханик умер и Вернер встал во главе мастерской. Тут же обнаружились какие-то родственники, далекие кузены, которые потребовали себе часть наследства, однако одноглазая с адвокатами устроили все так, что селяне отбыли восвояси с небольшими суммами денег, и всё. К тому времени Вернер поправился и начал лысеть, и, хотя объем физической работы уменьшился, ответственность выросла, так что он стал даже молчаливее прежнего. Семья переехала в дом покойного хозяина, который был большой, но находился прямо над мастерской, и так граница между домом и работой размылась, и Вернеру теперь казалось, что он работает беспрерывно.
В глубине души он бы предпочел, чтобы хозяин не умирал или чтобы одноглазая поставила во главе мастерской кого-нибудь другого. Естественно, смена работы принесла и кое-какие приятности. В то лето Лотте с Вернером провели неделю в Париже. А на Рождество поехали вместе с одноглазой на озеро Констанца — Лотте обожала путешествовать. По возвращении в Падерборн, кроме того, случилось нечто новое: в первый раз они заговорили о том, чтобы завести ребенка — нечто, к чему ранее никто из них не выказывал интереса из-за холодной войны и угрозы ядерного столкновения, хотя экономическая ситуация у них улучшилась.
Два месяца они обсуждали (не так чтобы уж очень горячо) ответственность, которой потребует такой шаг, и тут однажды утром, завтракая, Лотте сказала, что беременна и обсуждать больше, собственно, нечего. Перед рождением ребенка они купили машину и поехали в отпуск — настоящий, а не на одну неделю. Побывали на юге Франции, в Испании и в Португалии. По возвращении домой Лотте захотела проехать через Кельн, и они пошли по единственному адресу, который оставил им брат.
На месте домика с мансардой, где раньше жили Арчимбольди с Ингеборг, возвышалось новое многоквартирное здание, и никто из живущих там не припоминал молодого человека с внешностью Арчимбольди: высокого, светловолосого, костлявого, бывшего солдата, гиганта.
Половину дороги домой Лотте молчала, словно не на шутку рассердившись, однако потом они остановились в придорожном ресторанчике пообедать и начали говорить о городах, в которых побывали, и настроение ее заметно улучшилось. За три месяца до рождения сына Лотте ушла с работы. Родила она быстро и без проблем, хотя мальчик весил больше четырех килограммов, а врачам не нравилось предлежание. Но, похоже, в последний момент малыш перевернулся на голову и все разрешилось хорошо.
Назвали его Клаусом, в честь отца одноглазой, хотя Лотте в какой-то момент думала назвать его Хансом, как брата. На самом деле имя, по ее мнению, не имело большого значения, главное, чтобы человек был хороший. С самого начала Клаус превратился в любимчика бабушки и отца, но малыш более всего любил Лотте. Та временами на него смотрела и думала, как же он похож на брата, ни дать ни взять его новое воплощение, но в миниатюре, — а вот это уже было приятно, потому что до тех
