Когда они вышли к паланкину, – и надо же было тому случиться! – Юэнян заслышала плач. Неподалеку от ворот, прижавшись к конюшне, рыдал Хуатун. Как его ни уговаривал Пинъань, он не унимался.
– Ты что к нему пристаешь, арестант? – проводив сноху, спросила Пинъаня хозяйка. – Что случилось?
– Его учитель Вэнь зовет, а он идти не хочет, – пояснил Пинъань – И меня ругает.
– Ну и пусть идет, – говорила Юэнян. – Раз тебя учитель зовет, надо идти. И нечего плакать!
– Не лезь не в свое дело! – заявил Пинъаню Хуатун. – Не пойду я и все и не приставай ко мне.
– Почему ты не пойдешь? – спрашивала хозяйка.
Хуатун молчал.
– Ишь ты какой упрямец! – вмешалась Цзиньлянь. – Почему не отвечаешь, арестант проклятый, когда тебя матушка спрашивает, а?
Пинъань дал Хуатуну пощечину, и тот зарыдал громче прежнего.
– А ты его за что бьешь, негодник? – возмутилась Юэнян. – Надо по-хорошему уговорить. Но почему ты все-таки не хочешь идти?
Тут верхом на коне в ворота въехал Дайань.
– Батюшка вернулся? – спросила его хозяйка.
– Батюшку дядя Юнь пировать оставил, – пояснил Дайань. – А меня с парадной одеждой отпустил. За войлочной шапкой послал. – Дайань заметил плачущего Хуатуна и спросил. – А ты, сударь, чего нюни распустил? Чего глотку дерешь? Или угостили головой да об стену?
– Его учитель Вэнь зовет, а он ни в какую, – пояснил Пинъань. – Плачет, да еще огрызается на меня.
– Братец ты мой! – обращаясь к Хуатуну, говорил Дайань. – Раз учитель зовет, не плошай, а будь начеку. Хоть он и величает себя Вэнь Старины Любитель, а прославился-то он как юнцов растлитель. Ему без чужой задницы дня не прожить.[1445] Что ж ты, брат, до сих пор ублажал, а нынче прятаться вздумал, а?
– Ах ты, арестантское твое отродье! – заругалась Юэнян. – Растлитель? Что это значит?
– А вы, матушка, его спросите, что это значит, – отвечал Дайань.
Падкая до скандалов Цзиньлянь отозвала Хуатуна в сторонку и стала допрашивать:
– Говори, рабское отродье, чего он от тебя хочет, а? Не скажешь – я тебя поучу и матушка задаст как следует.
Хуатун долго молчал, потом, не выдержав, рассказал:
– Заманил он меня да засадил свой товарец в мой зад. У него распирает, а мне больно. Хватит, говорю, вынимай, а он не вынимает, лишь норовит еще задвинуть. И в руки брать заставляет. Не стерпел я и убежал, а он опять зовет.
– Ах ты, рабское твое отродье! – услыхав, что говорит Хуатун, воскликнула Юэнян. – Убирайся и чтоб я тебя не видала, разбойник! А ты еще допытываешься, сестрица! Такая мерзость мне и в голову не приходила. Уши-то развесила. Слушать тошно! Женатый, а чем занимается, пакостник! А мы-то ему юнца в услужение…
– И какой женатый пойдет на такие пакости, матушка?! – заметила Цзиньлянь. – Нищие бродяги из ночлежки – еще понятно …
– И как этому южному дикарю не стыдно?! – говорила Юйлоу. – У него ведь жена есть.
– А почему я ее ни разу не видала? – спрашивала удивленная Цзиньлянь.
– А вам, матушки, ее и не увидеть, – вставил Пинъань. – Он, прежде чем уйти, ее на замок запирает. Я-то за эти полгода всего раз видел, как она в паланкин садилась, когда родителей навещала. И уже к вечеру была дома. А больше она за дверь не показывается. Разве что нужник выплеснуть.
– Тоже, должно быть, хороша, раз за такого вышла! – продолжала Цзиньлянь. – Сидит в четырех стенах, света не видит, как заточенная.
После разговора Юэнян и остальные женщины удалились в свои покои.
На закате вернулся Симэнь и прошел к Юэнян.
– У Юня засиделся? – спросила она.
– Я хотел было откланяться, а он ни в какую, – пояснил Симэнь. – Стол накрыл, жбан вина откупорил. Пришлось остаться. Да! Цзин Наньцзяна повысили. А Юнь Лишоу будет заведовать печатями. Надо будет со сватом Цяо насчет подношений договориться, а от сослуживцев вручим поздравительный свиток. Нужно свиток купить, а надписи сделает Вэнь Куйсюань.
– Ох уж этот Куйсюань поганый! – протянула Юэнян. – Связался с пакостником! Дойдут слухи до соседей, стыда не оберешься!
– А что такое?! – спросил крайне удивленный Симэнь.
– Чего меня спрашиваешь! Слугу допроси!
– Какого слугу!
– Известно какого! – вмешалась Цзиньлянь. – Негодника Хуатуна. Мы жену У Старшего провожали, а он у ворот стоит, плачет. Его, оказывается, мерзавец Вэнь отделывал.
– А ну-ка, позовите его ко мне, – распорядился хозяин, не совсем поверивший Цзиньлянь. – Я его сам допрошу.
Он послал за слугою Дайаня, и тот привел его в покои Юэнян.
– Зачем он тебя звал? – громко допрашивал Симэнь, держа наготове тиски для зажима пальцев. – Говори, разбойник, все выкладывай, рабское твое отродье!
– Он меня вином поил, потом малость попользовал, – отвечал слуга. – Зад у меня болит, я и спрятался. А он Пинъаня за мной послал. Пинъань бил меня. Потом меня матушки увидали. Он меня все время выспрашивает обо всем, что делается в матушкиных покоях. Только я не смею ему рассказывать. А когда пир был, он меня за серебряной посудой послал, чтобы я ему принес. Он ваши письма, батюшка, учителю Ни носил, а учитель Ни их господину Ся показывал.
– Вы слышите? – крикнул выведенный из себя Симэнь. – Верно говорят, не узнаешь, что у тигра на уме и у человека на душе. Я ему доверял, за порядочного считал, а он скотиной сказался. Мне такие не нужны! – Симэнь обернулся к Хуатуну. – Встань! И чтобы больше туда ни шагу.
Хуатун отвесил хозяину земной поклон, встал и удалился.
– Так вот, оказывается, почему меня сват Чжай упрекал, – обратился Симэнь к Юэнян. – Если ты, говорит, тайны хранить не научишься, накличешь на свою голову беду. Некому, себе думаю, мои тайны разглашать. Выходит, он, сукин сын, доносил. А мне-то и невдомек. Поил-кормил.
– А ты с кем советовался? – спросила Юэнян. – У тебя ж нет сына. Кого тебе обучать? К чему же ты учителя в дом нанял? Письма писать? Вот он тебе и написал! Ты его пои-корми, а он вон чем отплатил. Все твои дела выведывал.
– Да что и говорить! Завтра же велю убираться, – заключил Симэнь и позвал Пинъаня. – Ступай скажи учителю: батюшка, мол, занимает помещение под склад, а вас просит выехать. Если он захочет меня видеть, скажешь, что меня нет дома.
– Слушаюсь! – отозвался Пинъань и удалился.
– Я Бэня в столицу отпустил, – обращаясь к хозяйке, заговорил Симэнь. – Он шестого семью Ся Лунси провожает. А в лавку, по-моему, надо позвать шурина У Второго. Пусть покуда поторгует. Раз в три дня по очереди с Лайчжао ночевать будет. А столуется пусть у нас. Как ты думаешь?
– Делай, как знаешь, – отозвалась Юэнян. – Зови, если хочешь. Мне все равно. Только не стали бы упрекать, будто я брата своего пристраиваю.
Симэнь не обратил внимания на предостережения Юэнян и тотчас же велел Цитуну пригласить шурина У Второго.
Немного погодя прибыл шурин. Симэнь проводил его в переднюю залу и угостил вином.
– Завтра будешь с Лайчжао торговать на Львиной, – сказал ему Симэнь, вручая ключи от лавки.
Однако не о том пойдет речь. Расскажем пока о сюцае Вэне.
Когда Хуатун не пришел ночевать, Вэнь Куйсюань забеспокоился не на шутку.
На другой день к учителю явился Пинъань.
– Батюшка свидетельствует вам свое почтение, учитель, – обратился он к сюцаю. – И просит предупредить, что это помещение отводится под склад, так что вам придется подыскать себе другое место.
Вэнь Куйсюань от неожиданности побелел как полотно. Ему стало ясно, что его выдал Хуатун. Учитель приоделся и в парадной шапке направился повидаться с Симэнем.
– Батюшка в управе, – заявил Пинъань. – Еще не вернулись.
Немного погодя опять появился Вэнь Куйсюань с письмом, которое хотел передать хозяину через Циньтуна.
– Батюшка только что вернулся из управы, – не решаясь принять письмо, сказал Циньтун. – Батюшка утомлены. Удалились на отдых. Я не могу беспокоить.
Сюцай Вэнь понял, что от него хотят отделаться и пошел за советом к сюцаю Ни. Вскоре он с женой перебрался жить на прежнее место.
Да,
Пожалуй, всей реки Янцзы водаПозор не смоет, не зальет стыда.О том же говорят стихи:«Родится с благодатью человек,Но мало кто несет ее весь век».[1446]Когда на чувство нет тебе ответа,Мельчает, пропадает чувство это.Не вечно счастью с нами по пути,Цветам прекрасным долго не цвести.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.[1447]
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
СИМЭНЬ ЦИН ИДЕТ ПО СНЕГУ НА СВИДАНИЕ С АЙЮЭ
ЖЕНА БЭНЬ ДИЧУАНЯ, СТОЯ У ОКНА, ОЖИДАЕТ ЖЕЛАННОЙ ВСТРЕЧИ
Зимней стуже наперекор
слива нежный дала побег,
На раскрывшиеся цветы
мягко падает липкий снег.
Ветру раннему сливу жаль –
