Что же касается образа матерого зэка, то он встречался и в одном из вариантов названия «Театрально-тюремного этюда на Таганские темы» (1974) — «Песня бывшего таганского заключенного» (АР-4-202). И вообще лирический герой часто говорит о своих «посадках»: «Не в первый раз садился» («Рецидивист») и др.
В «Истории болезни» герой сдерживается, чтобы не выругаться, а в «Райских яблок» он уже физически не может произнести ругательства: «Но я не извергал хулу, / Молчал, терпел, крепился» /5; 380/ = «Лепоты полон рот, и ругательства трудно сказать» /5; 176/ (при этом черновой вариант: «Липко стало во рту, и ругательства трудно сказать»; АР-17-200, - также находит аналогию в песне «Ошибка вышла»: «И вот мне стали мять бока / На липком топчане»); и даже прибегает к религиозным восклицаниям: «И я воскликнул: “Свят, свят, свят!”» /5; 388/ = «Прискакал<и>, шабаш, матерь божья, знакомое что-то» (АР-3-156) (кстати, «шабаш» упоминается и в первой песне, но в другом значении: «Шабаш калился и лысел»).
В обоих случаях Высоцкий использует свое любимое слово — чуток: «Нет! Надо силы поберечь, / А то чуток устал»[1965] = «Пусть чуток обождут — за другими успеют слетать» (АР-3-157). Это же слово встречается в следующих цитатах: «Я еще чуток добавил прыти» /3; 176/, «В шахте мы повздорили чуток» /2; 179/, «Еще бы чуток шоферов нам» (АР-14-188), «Соседу навесить — / Согреться чуток?» /5; 219/, «И снова носишься, глотнув чуток из форточки» (АР-6-130), «Отдохнул бы ты чуток, / Мое горюшко!» (АР-17-121), «Ну еще пробеги до меня хоть чуток! / Пусть народ на трибуне свистит неприятно!» /2; 434/.
И в психушке, и в лагере героя начинает трясти: «.Доктор молвил: “Вы больны”. / И меня заколотило» /5; 82/ = «Херувимы кружат, ангел окает с вышки — озноб» (АР-3-158); и он испытывает отвращение ко всему происходящему: «…но чувствую отвратно: / Мне в горло всунули кишку — / Я выплюнул обратно» = «Херувимы кружат, ангел окает с вышки — отвратно» (АР-17-200).
И лирический герой в песне «Ошибка вышла», и толпа зэков в «Райских яблоках» терпят страдания молча: «Я было взвизнул, но замолк: / Сухие губы — на замок» = «И измученный люд не издал ни единого стона»; становятся на колени: «Я даже на колени встал» = «Лишь на корточки вдруг с занемевших колен пересел»; и их усыпляют с целью «расколоть»: «А вдруг уколом усыпят. / Чтоб сонный “раскололся”?!»[1966]= «Бессловесна толпа — все уснули в чаду благовонном» (АР-3-160), «Нет, звенели ключи — это к нам подбирали ключи» (АР-3-158) (вспомним еще одно стихотворение на эту тему: «То друзей моих пробьют на зуб, / То цепляют меня на крючок» /5; 330/).
В итоге лирического героя усыпляют: «И крик: “На стол его, под нож! / Наркоз, анестезию!”» («История болезни»). А в «Райских яблоках» функцию наркоза выполняет озон: «Вот сладкий газ в меня проник» /5; 85/, «Пока наркозом не пропах» (АР-11-56) = «Я пока невредим, но и я нахлебался озоном» (восходит же этот мотив к «Балладе о Кокильоне» и «Песне про Тау-Кита»: «И вот / в нирване газовой лежит», «Покамест я в анабиозе лежу...»); «Вот сладкий газ в меня проник, / Как водка поутру» = «Сладость — ватой во рту, и ругательства трудно сказать» (АР-3-158).
А что касается сонности «желтого дома» («Правда, в этом доме сонном / Нет дурного ничего…» /5; 405/), который является олицетворением всей страны, то здесь можно вспомнить «Купола» (1975), в которых кони влекут лирического героя «сонной державою, / Что раскисла, опухла от сна».
Теперь посмотрим, как в песне «Ошибка вышла» и в «Райских яблоках» ведет себя власть: «Раздался звон, и ворон сел / На белое плечо» = «Нет, звенели ключи — это к нам подбирали ключи»; «Но властно дернулась рука: / “Лежать лицом к стене]”» = «Не к мадонне прижат, а к стене, как в хоромах холоп» (АР-17-200).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В первом случае «властно дернулась рука», а во втором: «И апостол-старик — он над стражей кричал, комиссария» (СЗТ-2-371).
Совпадает и дальнейшее описание главврача и «апостола Петра»: «Врач бегал от меня к столу, / Кривился и ворчал»[1967] = «И кряхтел, и ворчал, и не смог отворить, и ушел»; «Шабаш калился и лысел» = «Близорукий старик, лысый пень, всё возился с засовом» (АР-3-166) (с характеристикой старик, лысый пень перекликается также описание Черномора в «Лукоморье»: «Без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь не хнычь»); «Он — дока, но и я не прост» /5; 384/ = «Он — апостол, а я — остолоп» (похожее сравнение присутствует в песне «Про любовь в Средние века»: «Ведь он — король, а я — вассал»; причем синоним вассала появится и в «Райских яблоках»: «Не к мадонне прижат, а к стене, как в хоромах холоп»).
Более того, описание главврача и его прислуги совпадает с описанием знакомых лирического героя, которые пришли на его похороны: «Угрюмый стражник встал к двери, / Как мститель с топором» (АР-11-42) = «Почто вы невеселые, угрюмые, / Процессия, за гробом семеня…» /5; 508/. И герой одинаково обращается к тем и к другим: «Мне кровь отсасывать не сметь / Сквозь трубочку, гадюки!» /5; 402/ = «Не сметь канючить! Ишь, чего удумали!»/5; 508/.
В песне «Ошибка вышла» лирический герой сравнивает своих мучителей с чертями и шабашем («Все рыжую чертовку ждут <…> Шабаш калился и лысел»), а в «Райских яблоках» он саркастически отождествляет власть с ангелами и апостолами: «Херувимы кружат, ангел выстрелил в лоб аккуратно» /5; 510/.
Подобное формальное различие не должно вводить в заблуждение, так как в произведениях Высоцкого и ангелы, и черти зачастую являются олицетворением советской власти и потому неотличимы друг от друга: «Зря пугают тем светом — / Там лишь черти с кнутом. / В лоб удар — я на этом, / В печень бьют — я на том» («Побег на рывок»; АР-4-14) = «Пусть вторично убьют — ведь застреленных балуют раем, / И оттуда — землей: есть идея и тайный расчет» («Райские яблоки»; АР-3-160). В последнем случае лирический герой тоже получил «в лоб удар»: «И за это меня застрелили без промаха в лоб».
Таким образом, «черти с кнутом» — это те же ангелы, которые «стреляют без промаха в лоб» (вспомним еще песню «Переворот в мозгах из края в край…»: «А Он сказал: “Мне наплевать на тьму!”, / И заявил, что многих расстреляет»). Подобное тождество чертей и ангелов (как олицетворения власти — «святого духа») лирический герой констатировал уже в «Песне про плотника Иосифа»: «Потому что, мне сдается, этот ангел — сатана!». Да и сама власть в «Марше футбольной команды “Медведей”» признаётся: «Мы — ангелы азарта!», «Мы — дьяволы азарта!».
А поскольку черти — это те же ангелы, в одном из набросков к «Райским яблокам» лирический герой попадает не в рай, а в ад, что еще больше сближает ситуацию с медицинской трилогией: «Ведь скоро пятки станут жечь, / Чтоб я захохотал. <…> Все рыжую чертовку ждут / С волосяным кнутом» = «Там не примут меня. / Я не дам себя жечь или мучить! / Я читал про чертей — / Я зарежу любого на спор» (АР-3-157). Мучающие черти уже встречались в черновиках «Марша шахтеров» (1970): «Мы отнимаем уголь у чертей, / И скоро мучить грешников не смогут». А строки «Я читал про чертей — / Я зарежу любого на спор» напоминают набросок 1976 года: «И вот когда мы к несогласию пришли, / То я его не без ножа зарезал» /5; 621/.
Сравним также сопротивление героя своим мучителям: «Ведь скоро пятки станут жечь. / Чтоб я захохотал. <…> Я это вам не подпишу, / Покуда не прочту!» («Ошибка вышла»), «Я не дам себя жечь или мучить» («Райские яблоки»), «И пулю в скат влепить себе не дам» («Горизонт»); а также: «Не дам порочить наш совейский городок…» («Песня автозавистника»), «Вы же слушали меня, затаив дыхание, / И теперь ханыжите, — только я не дам» («Ах, оттуда у меня грубые замашки?!»), «Ни за какие иены /Яне отдам свои гены» («Я тут подвиг совершил…»; АР-11-126).
