Но я собрался.
Сам не знаю зачем, с какой стати, не отдавая себе никакого отчета, я вдруг резко сунул свою ложку в мороженое отца, выхватил большой кусок и, глупо хихикая, сунул себе в рот.
Отец быстро поднял голову, посмотрел на меня, бросил ложку на стол.
— Тупое панибратство! — сказал он, желая встать.
— Ну что ты, папа… — Чувствую неловкость, не в состоянии объяснить свой поступок. Ни в коем случае не хотел я отца обидеть.
— Ну что ты, что ты, папа… — повторял я растерянно, удерживая его.
— Хамства я терпеть не могу, — сказал отец.
— Я пошутил… папа, я пошутил…
— Идиотские шуточки.
— Больше не буду…
— Ах, — сказал он, — черт с тобой! — и махнул рукой. — Помнишь, как я за тебя саданул кружкой одному типу?
А как же! Я помнил. Хотя это было давно. Мы с отцом зашли в павильон выпить газированной воды с сиропом. Отец встал в очередь, а я (мне было тогда лет пять) подбежал к трубе и стал крутить кран. Торчит краник, я его и крутанул. Ну, и в стаканомойке вода пошла фонтаном. Люди хохочут, фонтанчик чистый, а продавец вылетает как чумной из-за прилавка и бьет меня кулаком по затылку, да так, что я свалился. Я ору, народ ахает, отец хватает кружку и тюкает ему по башке. Тот хватается за голову и выбегает из своего заведения с криком: «Караул!» За ним выскакивают посетители. Отец спокойно наливает себе и мне стаканы, мы пьем одни, как хозяева, в пустом павильончике и идем домой. «Не крути нигде краны, ты понял?» — сказал мне отец. Вот и вся история. После этого я нигде никогда не крутил краны, только и всего.
Мы вышли с отцом, почти обнявшись.
— У тебя такой сейчас возраст, — говорил отец, — просто у тебя глупый возраст, что поделаешь, вот и вся причина. Не век ведь ты будешь находиться в этом возрасте, ведь верно? Эх, все пролетит, пронесется, разная там шелуха отлетит — пфу! А самое здоровое, крепкое, нужное, вечное, настоящее останется, и делов-то — пфу, кот наплакал. А мать разоряется, развела антимонию, навертела, накрутила бог знает что, не раскрутишь. От женщин жди карусели, крутят-вертят, туда-сюда, и так и этак, а мать нашу обижать не надо… Отправляйся в лагерь, только в море далеко не заплывай. Ты с морем осторожно. Ты — талант! Меня всю жизнь угнетало знаешь что? Отсутствие во мне таланта. Нет, нет, это истина прискорбная, но факт. Если бы я остался на военной службе, я, может быть, и был бы сейчас генералом… Слишком много людей в моей жизни черное мне называли белым. Я хочу тебе сказать главное…
Но главное он так и не сказал. Может быть, у него самого не было этого главного, кто знает, или он забыл.
— Здорово, босяк! — услышал я совсем рядом.
Супермен и Вася. Подлетели как артисты, с реверансом.
Старые друзья по несчастью.
— Мальчишку не надувай, папаша, а не то мы тебе…
— Я вас не понял, — сказал отец.
— Его один уже надул, — сказал Вася.
— Это мой отец, ребята, — сказал я.
Они ни черта не поняли.
— И нас надули, — грохнул супермен мощно.
— Отстаньте вы, ребята, — сказал я.
— А что им, собственно, надо? Они твои знакомые? — спросил отец.
— Нас вместе надули, — сказал Вася.
— Значит, они твои знакомые, — сказал отец. — Хорошо. Вот что, — он повернулся ко мне: — Поезжай-ка ты скорей, сынок, по путевке комсомола от своих знакомых.
— Это мой отец, — сказал я.
— Шикарный папаша, — сказал Вася.
Отец увел меня.
На площадке нашей лестницы мы столкнулись с соседкой. В доме называли ее не по имени, а «красавица». Отец как-то сказал: «Более красивой женщины я в своей жизни не встречал. Вот бы сын привел такую жену!» Она спускалась с лестницы, а мы поднимались. Здесь отец меня удивил. Он с ней поздоровался и откровенно загородил дорогу. Стал ей рассказывать сбивчиво и неестественно, постепенно на нее надвигаясь, а она пятилась. «Что с вами, Сергей Николаевич?» — сказала она, и отец остановился. Она ловко выскользнула, с улыбкой. Он извинился.
— Замазюкал всю лестницу! — сказал мне отец грубо, когда мы входили в квартиру.
Очень давно я разрисовал стены на лестнице, что уж вспоминать! Пора ремонт, сто лет прошло.
19«Дорогие папа и мама!
Чем бы вас обрадовать в письме? Попросили меня написать в столовой клеевыми красками роспись, и я написал точную копию нашей стены. Начальник пионерлагеря возмутился, пришлось все замазать и написать пейзаж. От пейзажа он пришел в восторг и воскликнул: „Если я увижу твоих родителей, я вынесу им благодарность!“ Так что вы получите благодарность, а я получу премию двенадцать пирожков, которые выделил мне повар. Он сказал: „Глядя на твой пейзаж из кухни, я чувствую, будто нахожусь на пляже, а не на кухне. Если ты мне, дорогой, напишешь такой вид на стене, напротив плиты, я обещаю кормить тебя всю жизнь в любой столовой, где я буду работать!“ Все в полном порядке. Рисую стенгазеты и пишу пейзажи, чтобы не считали меня совсем „неисправимым типом“. Происходил тут очень веселый матч. Во время родительского дня гремело радио на весь лагерь: „Товарищи родители! Кто желает участвовать в футбольном матче против своих детей, просим подавать заявки. Немедленно подавайте заявки, кто хочет сразиться со своими детьми!“ Собралась родительская команда и ребячья. Я вошел в родительскую команду, сами понимаете, из детского возраста вышел. И пошло! Был футбольчик! Родительская команда выскочила на поле — кто в трусах, кто в брюках, кто в чем. Все босиком. Дети кинулись в атаку с первых же минут. Родителям мешал смех, они хохотали и поэтому плохо играли и бегали. Некоторые родители, не выдержав смеха и борьбы, сошли с поля. Я тоже вышел из игры: от смеха не держался на ногах. Осталось трое чьих-то отцов. Они играли до конца. Игра закончилась со счетом 12:0 в пользу детей. Живу я в хорошей комнате, имею новую кровать, матрац и белоснежные простыни, ни одного клопика…»
Дальше я писал, что чувствую себя хорошо, нужно идти вперед: описал, как садится солнце за море, и как оно восходит, и как меняется море при разной погоде.
20Лето пронеслось. Арбузы, дыни, помидоры, виноград и огурцы! Айва, инжир, гранаты — лучшая пора! Песок и море. Небо и земля. Разрезай головой изумрудную воду. Бей волны на тысячи мелких брызг. Ныряй, кувыркайся, глотай и выплевывай море. Мчи из воды на горячий песок. Жги тело солнцем. Ходи на руках по песку от радости. Болтай от восторга ногами в небе…
Лето пронеслось…
21Плохо, что у меня такие широкие трусы, такие широченные трусы, совсем не боксерские! Я стою в своих жутких трусах в долгожданном зале вместе с другими ребятами, а наш тренер Ислам Исламович, пригнув голову, смотрит на нас исподлобья, как будто вот-вот бросится в бой. Он с силой бьет кулаком в ладонь.
— Кто взял мои часы? — говорит он.
Я не брал часы, но мне все равно неловко. Ведь я украл краски. И мне кажется, он знает об этом и думает, что я украл часы.
— Дело не в часах, — говорит он хрипло. — Дело в том, что часы подарок. Мне подарили их. Вы понимаете это! Отдайте часы!
В зале тихо.
— Что, мне вас обыскивать, что ли? Я ни одного не выпущу отсюда, пока часы мои не будут на столе! Вот на этом столе, вы слышите? Разойдитесь к чертовой матери и давайте совещайтесь, и чтоб часы лежали на столе!
— Да вон они у вас на месте!
И вправду, часы на столе, но их там не было, это точно. Все удивились, и Ислам Исламович удивился и говорит:
— Хм… Ну, ладно. Все ясно.
А тот мальчишка, который крикнул, он издалека крикнул, он-то никак не мог их подложить, присвистнул даже от удивления, а тренер наш взял часы, положил их в маленький кармашек брюк и говорит:
— А ну, построиться!
Когда мы построились, он сказал нам:
— Внимание, ребята. Слушайте. Я ведь прекрасно понимаю, что часы подложили, предварительно их стянув. Таким образом, среди нас, честных, затесался вор. Этого нам не хватало! Ведь мы все свои, хотя впервые собрались сегодня здесь, на первое занятие. Что получится, если мы будем тянуть друг у друга втихомолку часы, штаны, рубашки, все подряд? Что получится тогда, милые мои? Мы останемся, ну, в чем нас мама родила! Вот здесь, в этом шкафу, инвентарь. Там перчатки, разные снаряды. Так, может быть, сразу и начнем, растащим все — и баста? Если могли взять мои часы, подарок, то ничего не стоит перерезать канаты и унести их в удобный момент! Что стоит растащить все, что здесь имеется? Никогда воры в этом зале не появлялись! Я отчасти восхищен, как ловко обделано, не знаю, кто из вас такой ловкач, и черта с два узнаешь…
Он, растерянный, прошелся по залу, готовый заплакать от обиды. Тишина абсолютная.
— Убирайтесь вон! Не будет сегодня занятий! Все до одного убирайтесь, я с вами сегодня никакого дела иметь не хочу.
