прямо на ее челе. Розовые ладони смиренно лежат скрещенными на жесткой ткани пышной юбки. Она все еще простая молодая девушка, манеры которой отличают простота и смиренность… Когда она идет, ее тяжелая юбка качается взад и вперед, задавая восхитительный ритм. Эта девичья фигура обладает огромными достоинствами: она прекрасно вписывается в сцену почти византийского великолепия». Битон достиг своей цели – у него в голове сложился эталон, в котором он так нуждался. Он видел, как выглядела Елизавета в момент коронации, и теперь понимал, как она должна выглядеть на тех фотографиях, которые он позже сделает во дворце.
Когда незадолго до двух часов дня служба в аббатстве закончилась, Битон поспешил на свою лондонскую базу, а именно в дом своей матери в Челси, где застал Этти (Эстер) Битон рядом с радиоприемником: она слушала по Би-би-си репортаж о шествии коронационной процессии, которое только что началось. Выпив таблетку аспирина, он еще успел часок поспать и, отдохнувший, помчался во дворец. К тому времени, когда около половины пятого Золотая парадная карета миновала центральные ворота дворца и въехала во двор, задники, свет и техники в Зеленой гостиной были полностью готовы. «Королева оглянулась через плечо; она выглядела несколько ошеломленной и измученной», – с тревогой заметил он. Но, как оказалось, чай и сэндвичи с рыбной пастой способны творить чудеса. «Вскоре в дальнем конце картинной галереи послышались девичьи голоса: «О, привет! Вы смотрели? А когда вернулись?»
«Через зеркальные двери Зеленой гостиной я увидел королеву с ее дамами, увидел ее возбужденных детей; увидел членов семьи, засыпавших ее вопросами, слышал шутки и смех. Высокие голоса королевы и принцессы Маргарет были слышны лучше всех остальных». После этого королева и ее фрейлины направились в Тронный зал, где в тот же вечер сотрудники газеты Times должны были срочно сделать фотографии для прессы и разослать их фототелеграфом по всему миру. Тем временем, следуя графику, составленному строгим пресс-секретарем дворца коммандером Ричардом Колвиллом, Битон стал фотографировать других членов семьи. Начал он с королевы-матери («с ямочками на щеках, постоянно хихикающая, с глазами, блестящими, как все ее драгоценности») и принцессы Маргарет, в глазах которой фотограф уловил дерзкий «сексуальный огонек понимания».
«У нас нет времени! Пожалуйста, повернитесь сюда! А теперь сюда! – Битон видел, что создаваемые им композиции принимают законченные формы и оживают. – Быстрее! Быстрее!» Битон начал волноваться. Люди то и дело заглядывали в двери Зеленой гостиной – например принц Бернард Нидерландский, а затем герцог Эдинбургский. Юные принц Чарльз и принцесса Анна, казалось, обезумели – они носились как угорелые, постоянно всюду залезали и терзали пурпурный бархатный шлейф своей тети Маргарет. И только королева-мать была абсолютно спокойна. Битон буквально чувствовал, как эта «великая мать и всеобщая няня укутывала всех теплым пледом спокойствия». «Внезапно у меня появился замечательный сообщник, который помогал мне во всем. Благодаря ей я неожиданно стал получать наслаждение от своей работы». С самого начала фотосессии принц Чарльз и принцесса Анна не переставая шумели и сновали туда-сюда в величайшем возбуждении. Их нянек нигде не было видно, а без них они не могли усидеть на месте ни минуты. И тут «королева-мать взяла их на руки и опустила голову, чтобы поцеловать волосы принца Чарльза. Это дало мне возможность сделать потрясающий снимок».
Таким образом, всего несколькими нажатиями затвора Битон сделал серию неформальных, очень человечных фотографий детей короля и королевы, чего никак не планировал. Вдобавок ко всему он сумел сделать уникальный снимок трехлетней принцессы Анны, вышагивающей вдоль длинной горностаевой мантии своей бабушки, королевы-матери. «Затем вдруг появился бледный Ричард Колвилл, похожий на злого персонажа из пантомимы. Он очень сурово обходился со всеми, кто хоть как-то был связан с прессой, и обратился ко мне со словами, которые прозвучали для меня как смертный приговор: «Королева уже ждет. Немедленно начинайте!»
Настал решающий момент. «Появилась спокойная и улыбающаяся королева со своими дамами. Она полностью владела ситуацией». Битон попросил, чтобы съемки начались с фотографирования одной только королевы на фоне задника с изображением свода Вестминстерского аббатства. Он решил, что именно так нужно изображать королеву соло – во всем ее величии, с державой и скипетром. «Освещение было совсем не таким, как мне хотелось, но времени на корректировку не осталось; была дорога каждая секунда».
Он работал со старомодным фотоаппаратом с вертикальной загрузкой фотопластин, установленным на треноге, а также с зеркальной камерой Rolleiflex с двумя объективами, которую постоянно носил на ремешке на шее. Когда нужно было поменять пленку, Битон брал уже заряженный фотоаппарат одного из помощников. «Я щелкал очень быстро, – позднее писал он, – но у меня было лишь смутное представление о том, снимаю я на черно-белую или на цветную пленку и правильно ли выставляю экспозицию». Он также обеспокоился тем, что объект съемки «под мантией и короной выглядел чрезвычайно миниатюрным, нос и руки у королевы замерзли, а глаза устали». «Да, – сказала она ему в ответ на вопрос, – корона действительно весьма тяжела». В контексте всего правления это была бы цитата из учебника истории, но в данный момент значение имела только фотография.
Каким-то образом заставив королеву повернуться вперед, а затем взглянуть на него, когда он фотографировал ее чуть сверху, Битон сумел также уговорить ее на одну из редких и ослепительных широких улыбок, демонстрирующих красивейшие зубы. Улыбающаяся Лилибет в черно-белом варианте прекрасно сочеталась с торжествующим, полным чувства собственного достоинства монархом, которого он заснял в цвете несколькими минутами ранее. И никаких мешков под глазами – эти две фотографии стали шедеврами на века!
Теперь настал черед фотографироваться мужу героини. По мнению Битона, «он отнесся к этой процедуре весьма настороженно». Общаясь с герцогом Эдинбургским, фотограф определенно чувствовал себя не в своей тарелке, напуганный его саркастическими шутками и «губами, скривившимися в улыбке так, что это буквально внушало мне страх божий. Я понимал, что он меня не любит и не одобряет моих действий… Возможно, он был разочарован тем, что сегодня эту работу выполняет не его друг Барон…»
Одна из фрейлин, леди Энн Коук, которая знала о соперничестве Битона с Бароном, поняла, что Битон был раздражен тем, как герцог явно пытался взять под свой контроль или, возможно, даже саботировать процесс съемок, «постоянно указывая, кто должен сидеть здесь, а кто – там». Она восхищалась учтивостью и умением фотографа держать себя в руках. «Сесил просто остановился, – вспоминала она, – и очень вежливо и твердо спросил: „Может быть, вы их сфотографируете, сэр?” Больше с герцогом проблем
