Но хрустнули сучья под тяжелыми шагами, огромные кошки разом повернули свои лысые башки. На поляну, топая, вышел Гасым.
— Пиштя! — шикнул он — и львицы попятились, развернулись, исчезли.
Фандорин двинулся дальше.
На лужайке перед самым домом нашелся и самец. Он дрых, положив косматую голову на толстые лапы. Сытого льва (а раз спит, значит, сыт) особенно бояться нечего. Если не подойти и не дернуть за гриву, не тронет.
Оглядев строение (изящный садовый павильон из белых досок, с высокими французскими окнами; внутри тихо; свет нигде не горит), Эраст Петрович показал Гасыму на правый торец, напомнил шепотом:
— Ровно две минуты, ясно?
Гасым предъявил часы, для пущей наглядности поднял два пальца.
— Два. Потом окно ломаю, всех убиваю. Гляди, Юмрубаш, на мой пуля не попади.
Двигаться по траве так, чтобы она не шуршала, — наука непростая, но Эраст Петрович владел ею в совершенстве. Он добежал до окна спальни, будто вовсе не касался земли. Помассировал глазные яблоки, чтобы включить ночное зрение. Заглянул через подоконник.
В мозгу работал счетчик, отмерял секунды.
«Восемнадцать, девятнадцать…».
Так, что тут у нас?
Интерьер в стиле ар-нуво. На туалетном столике винные бутылки. Справа будуарная ниша, там кровать под балдахином, легкая занавеска слегка колышется на сквозняке — дверь в коридор приоткрыта. Сонного дыхания не слышно, но это ничего не значит. Люди, ведущие опасную жизнь, обычно спят очень чутко, а стало быть тихо.
Толкнул створку — медленно, чтоб не скрипнула. Поднялся на подоконник. Спустился.
«Тридцать один, тридцать два…».
А вдруг Хачатур не спит — что-то почуял и затаил дыхание?
Фандорин приготовился качнуться вбок, чтобы уклониться от пули.
Ни звука. Лишь шелест листьев в саду.
Ну, была не была!
Он сделал два прыжка, отдернул полог.
Никого! Постель даже не смята.
Неужели Гасым ошибся и Однорукого в доме нет?
«Сорок четыре, сорок пять…».
За дверью должен быть небольшой коридор, ведущий в столовую-гостиную.
Тихо, дверь, не скрипни.
Что половицы? Нехороши, пружинят.
Чтобы пол вел себя тихо, двигаться надо вдоль самого плинтуса. Медленно переставлять ноги, будто скользишь по льду.
«Пятьдесят девять, шестьдесят…».
Вторая дверь тоже приотворена — ну да, иначе не было бы сквозняка.
Плавно, дюйм за дюймом, Эраст Петрович открыл ее шире. Заглянул в просторную комнату. Она превосходно просматривалась — в окна с противоположной стороны лился лунный свет. Оттуда меньше чем через минуту вломится Гасым. Почти минута — это очень много. Более чем достаточно.
Интерьер такой же бонтонный, как в спальне. Хрупкая, изогнутая мебель, деревянные завитушки вокруг большого зеркала, на потолке панно с фавнами и нимфами.
Мраморная наяда (через плечо винтовка и два патронташа). На длинном столе грязная посуда, бутылки, объедки. Со стульев свисает оружие — «маузеры», кинжалы, несколько карабинов.
Теперь — главное: люди.
Вдоль стены на полу, в ряд, шесть фигур. Спят на бурках. Вместо подушек папахи.
Фандорин вздохнул с облегчением. Шесть — значит, все здесь, и Хачатур тоже. Просто улегся не в спальне, а вместе с остальными. Это несколько осложняет задачу, но не сильно.
«Восемьдесят два, восемьдесят три…».
Определить, который из них Однорукий. Приблизиться, отключить. Может быть, удастся так же бескровно взять и остальных.
Не ближний — у того видно обе руки, сложены на груди. И не второй — руки закинуты за голову…
«Девяносто, девяносто один…».
По паркету качнулась длинная тень, загромыхала рама. В высоком окне, заслонив его почти целиком, появился огромный силуэт.
Это был Гасым. Он перекинул ножищи через подоконник, уселся, приложил руку ко лбу — разглядывал комнату, которая по контрасту с лунным садом должна была показаться ему очень темной.
«Какого черта?! Еще целых полминуты!»
На полу кто-то зашевелился, кто-то вскинулся.
— Эй, армяне! Я Кара-Гасым! — зычно крикнул гочи. — Смерть ваша пришел! Э, где вы тут? Не вижу.
Человек, лежавший дальше всего от Фандорина, вскинулся с пола, словно атакующая кобра. У него была только одна рука! Она вытянулась, «маузер» плюнул ядовитым желтым пламенем. Гасым качнулся, схватился рукой за бок.
Выбора не было. Миг промедления — и Хачатур выпалит еще раз. Пришлось стрелять самому. Тяжелая пуля «смит-вессона» отшвырнула однорукого в угол.
Теперь уже все были на ногах. Некоторые в ошеломлении озирались, другие, кто лучше владел собой, кинулись к стульям, на которых висело оружие.
Одного, самого шустрого, Эраст Петрович тоже был вынужден уложить.
— Вижу! Всех вижу! — заорал Гасым. Держась одной рукой за раненый бок, он неспешно прицелился, застрелил ближайшего из бандитов.
Фандорин был уже в комнате. На пути встретился худенький паренек с вытаращенными глазами. Он был безоружен, поэтому Эраст Петрович просто отправил молокососа хуком в нокаут (при хаотичной потасовке на ограниченном пространстве английский бокс не менее эффективен, чем любые дзюцу).
Светловолосый человек в нижнем белье несся на Гасыма, размахивая кинжалом. Все так же неторопливо гочи прицелился в атакующего — но вместо выстрела раздался сухой щелчок.
— Вахсей! — удивился Гасым и выпучился на занесенный клинок.
Фандорин свалил светловолосого выстрелом в затылок. И оказался перед непростой дилеммой.
«Маузеристы»Последний из анархистов, еще остававшийся на ногах, успел схватить со стула карабин, передернул затвор и направил ствол на Эраста Петровича, а из угла в Фандорина целил из «маузера» раненый Хачатур, с трудом удерживая тяжелый пистолет единственной рукой. На Гасыма рассчитывать было нечего — он рассматривал откинутый барабан своего заевшего «кольта».
Здоровый опасней раненого. Поэтому выстрелил Фандорин в человека с карабином, а от пули «маузера» ушел, метнувшись к стене.
Однорукого нужно было взять живым.
Поэтому Эраст Петрович кинулся навстречу «маузеру», делая рывок в сторону за долю секунды до следующего выстрела. Эта техника называется «го-го» («пять против пяти»), потому что на малом расстоянии шансы увернуться от пули и встретиться с нею равны. Настоящий мастер способен довести соотношение до двух к одному, однако Фандорин таких высот не достиг. К игре в «го-го» он прибегал лишь в самых крайних случаях.
Повезло раз, повезло второй. Оставался всего один прыжок. Но тут Гасым наконец щелкнул своим револьвером и прицелился.
— Не стреляй!
Поздно. Мощный «кольт» по-львиному рыкнул. Однорукого снова отшвырнуло.
В саду, словно откликаясь, грозно взревел царь зверей — наконец проснулся и выражал недовольство шумом.
Пахло копотью, порохом и кровью.
А счетчик, оказывается, все это время работал.
«Сто восемь, сто девять, сто десять».
— Черт бы тебя п-побрал! — Эраст Петрович наклонился над Хачатуром. — Что ты наделал, Гасым?
— Жизн твой спасал.
— Застрелить его я и сам бы мог!
Где здесь свет?
Фандорин подошел к двери, повернул выключатель, оглядел комнату.
За исключением нокаутированного мальчишки, кажется, все мертвы…
Гасым сидел все там же, на подоконнике. Только расстегнул черкеску и рассматривал дырку в боку. Оттуда, пачкая густую шерсть, толчками вытекала кровь.
— Горячий, — сообщил гочи, лизнув ладонь. — Соленый.
— Дай посмотрю.
— Э, не надо.
Богатырь выдернул из папахи клок, заткнул рану.
— Аман-аман, — грустно сказал. — Я так «кольт» любил, а она стрелять не захотела.
Судя по женскому роду, любовь к «кольту» закончилась.
Гочи прошелся вдоль стульев, разглядывая оружие. С интересом взял в руки «веблей» — должно быть, никогда такого не видел.
— Это мой, — сказал Фандорин. — Дай сюда.
Гасым проворчал:
— Как что хороший, сразу «мой». На, не жалко.
Брезгливо взвесил на ладони «маузер». Прицелился — и вдруг высадил в стену всю обойму: одну пулю в центр, остальные кружком.
— Ты что?! — вскричал Эраст Петрович, зажимая уши.
— Мой знак. «Здесь был Кара-Гасым». Люди говорить будут. Юмрубаш, у тебя какой знак?
— Никакой.
Фандорин всё не мог успокоиться. Неужто операция провалилась и нить оборвана?
— Вай, мне чужой слава не надо, — с укором молвил гочи. — Я только два армяне убил. Ты — четыре. Хотя один, может, русский, — прибавил он, кивнув на светловолосого.
— Не четверых я убил. Т-троих.
Надежда оставалась только на юнца. Эраст Петрович привел пленника в чувство двумя оплеухами, усадил на стул.
— Ты кто? Откуда?
— Гагик… Из Акны.
Паренек, очень бледный, с трясущимися губами, в ужасе озирался на трупы. Увидел приближающегося гочи — зажмурился.
