Коляска помчалась. И только теперь заметил Борис Сергеевич, что Володя рядом с ним.
— Стой! — закричал он кучеру. — Слезай, Володя, слышишь, я тебе приказываю!
— Дедушка, дорогой, милый! — молил Володя сквозь слезы. — Возьмите меня, ради Бога, я не могу, не могу здесь остаться!.. Все равно… я пешком… я побегу за коляской… я не могу…
— Ну, Господь с тобой, едем!
Он понял Володю и сообразил, что действительно самое лучшее ему теперь не перечить.
Коляска мчалась. В лицо им неслась душистая ночная прохлада. Зарево все краснело. Когда они выехали из леса, им представилось ужасное зрелище — весь Знаменский дом был в пламени. Огромные головни так и летели во все стороны. Володя весь дрожал и то и дело кричал кучеру:
— Пошел… пошел… Господи, что же мы так тихо едем!
Но коляска продолжала мчаться во весь дух. Вот уже слышен гул голосов, уже можно различить движение вокруг пожарища. Навстречу мчится верховой.
— Поворачивай за коляской! — кричит Борис Сергеевич. — Ну, что там? — тревожно спрашивает он.
— Жарко горит — ничего не поделаешь…
— Да живы ли все?
— Кажись, живы, слава Богу, ничего такого не слышно…
И у Бориса Сергеевича и у Володи немного отлегло от сердца.
«Живы! Нет, он сказал: кажись, живы… а вдруг? Господи, когда же они, наконец, приедут?..»
Доехали. Они выскочили из коляски, и старик и мальчик, побежали рядом…
Но куда бежать? Где все?
Народ галдел, бегала прислуга с обезумевшими от ужаса лицами. И ни от кого нельзя было добиться, где господа. Борис Сергеевич, а за ним Володя стали бегать вокруг дома. Раздавался оглушительный треск, валились балки, целыми снопами сыпались искры…
— Папа! Вот он, вот!
Борис Сергеевич остановился и увидал Сергея, который что-то кричал, распоряжался. Они пробрались к нему.
— Папочка! Папа! — кричал Володя.
— Ты как здесь? Зачем? Ах, дядя, это вы? Вот несчастье-то, и ничего не сделаешь… Хоть бы отстоять только амбары… Весь дом пропал!..
— Сейчас будут мои бочки и люди, — сказал Борис Сергеевич. — Да где же все?
— Ах, там, там в саду, в павильоне! Ради Бога, сведите его туда… — он указал на Володю. — Там maman, не знаю, что с нею… Началось у ней в спальне… Мы чуть не задохнулись…
— А где же Николай? — спросил Борис Сергеевич.
— Он, верно, там, с той стороны…
Борис Сергеевич убедился, что делать ему здесь нечего. Он взял за руку Володю и поспешил в сад, к павильону.
В это время заря уже занялась, с каждой минутой становилось светлее и светлее. Они побежали по знакомым дорожкам… И вот они у большого павильона. Они заметили множество наваленных узлов, заметили нескольких ревущих благим матом горничных. Они вбежали в павильон.
Большая круглая зала, где в прежние времена давались иногда летом балы, была в страшном беспорядке. Тут собралось все семейство. На диване лежала Катерина Михайловна и стонала. Рядом с нею сидела Наташа. Потом Мари, дети, обе гувернантки. Дети плакали. Все, очевидно, совсем потеряли голову. Одна только Наташа более всех сохранила присутствие духа.
Она объяснила Борису Сергеевичу, что Катерина Михайловна почти чудом спаслась от верной смерти, так как проснись она минутой позже — и все было бы кончено.
— Да как же, как же загорелось? — спрашивал Борис Сергеевич.
Катерина Михайловна открыла глаза.
— Ах, это ты, Борис… вот… вот… — Она хотела сказать что-то, но истерически зарыдала.
— Все пропало, все! — безумным голосом прошептала она.
— Maman, милая, успокойтесь! — проговорила Наташа. — Что пропало? Ничего не пропало… вы только очень испугались…
И она давала нюхать ей спирт, примачивала ей голову.
В это время дверь залы отворилась, показалась мужская фигура спиной.
«Что это?.. Несут кого-то?» — мелькнуло в голове Бориса Сергеевича.
Все взгляды устремились к двери.
«Что это, что?»
— Куда бы положить-то лучше? — раздался мужской голос. — Барин оступился, упал да головой, видно, стукнулся… без памяти…
Никто еще не успел пошевельнуться. Но Наташа уже кинулась вперед.
— Николай! — безумно крикнула она.
Поднялась и Мари. Подбежал Борис Сергеевич. Дрожащими руками освободил он от узлов и пододвинул диван. Николая положили — он не шевелился.
Наташа и Мари так и прильнули к нему.
— Господи, да что же с ним? — говорили они обе вместе.
И руки их встречались, встречались их головы, и обе они старались прислушаться к его дыханию…
— Господи, жив ли?
Прошло несколько невыносимых, мучительных секунд. Наконец Николай шевельнулся, открыл глаза, хотел приподняться, но тихо простонал, и голова его снова опустилась на руки Наташи и Мари.
XXII. ПОЖАР
Итак, Груня отомстила. Бессильная, маленькая девочка, которой всякий помыкал, всякий мог безнаказанно обидеть, на которую важная и злая Катерина Михайловна обращала не больше внимания, как на какое-нибудь насекомое, вдруг оказалась сильнее и могущественнее всех. Захотела — и перепугала почти до смерти весь дом, подняла всех на ноги. Налетела на всех, как гроза, как буря.
Спрятавшись под кроватью заснувшей старухи, разложила она на ковре щепочки точно так, как раскладывала их, когда ее заставляли растапливать печку. Потом осторожно чиркнула спичкой и — кончено! Весь дом в пламени, этот огромный старый дом, в котором так давно жили, росли, старились и умирали люди. В пламени эти богатые барские хоромы, наполненные шелком и бархатом, дорогими вещами, барскими игрушками, привозными куклами и вазами, из которых каждая, как сказала сама Катерина Михайловна, стоит дороже Груни!..
Когда Груня разбила такую игрушку и старая барыня, выходя из себя, прибила ее, так она кричала:
«Негодная, да знаешь ли ты, что эта вещь тысячу рублей стоит, а тебя и за пятьдесят купить можно, да и то никто не захочет дать такие деньги!»
И вот Груня, стоящая менее пятидесяти рублей, захотела — и горит все!
Все эти последние дни, когда в ней назревала злоба и жажда мести, она так и представляла себе эту картину всеобщего разрушения, причиненного ею — и торжествовала и заранее наслаждалась. А теперь что же? Все исполнилось, как она предполагала, а она ничего не видит и не слышит — лежит бесчувственная на пыльном половике коридора…
А огонь между тем делал свое дело. Сначала запахло горелым в спальне Катерины Михайловны, потом из-под кровати показался дым. Он все гуще и гуще. Катерина Михайловна проснулась, втянула в себя воздух, поперхнулась от дыма, вскочила с изумлением и страхом с кровати. И в то же мгновение вырвавшееся сразу пламя лизнуло простыни, ухватилось за одеяло, только что сброшенное с себя Катериной Михайловной.
Она несколько мгновений стояла неподвижно, широко раскрыв глаза, еще ничего не понимая.
Огонь поднимался выше и выше, охватил всю кровать. Вот он добрался до спущенной штофной занавески балдахина и пополз дальше и выше.
Катерина Михайловна крикнула не своим голосом и кинулась из комнаты. Выбежала она в коридор, как была, босая, в ночной кофте и кричала изо всех сил:
— Люди, люди! Горим! Пожар!
Но все было тихо, никто не слышал, все спали. Она хотела бежать дальше и не могла — ноги подкашивались, голова кружилась, мутилось в глазах. Она невольно присела на пол, но потом собрала все силы, приподнялась и, хватаясь за стену коридора, добралась наконец до двери в комнату Маланьи. Попробовала- дверь на запоре изнутри. Она стала стучать и в то же время видела, как из двери в ее комнату, которую она забыла запереть, валил густой дым.
— Маланья! Маланья! — умирающим голосом уже не кричала, а стонала Катерина Михайловна, стуча в дверь.
Наконец дверь отворилась, выглянула Маланья.
— Матушка! Создатели! Что такое? Барыня?
— Горим!.. У меня в спальне! — выговорила Катерина Михайловна.
Маланья хотела было бежать туда, но отшатнулась от густого дыма, наполнявшего теперь уже весь коридор и заметалась, бессмысленно повторяя:
— Создатели! Батюшки! Что же теперь?!
Она вернулась в свою комнату, зачем-то стащила с кровати одеяло, потом бросила его и изо всех сил ухватилась за небольшой сундучок, стоявший под кроватью. В этом сундучке заключались все ее сокровища. Сундучок был тяжелый, руки ее дрожали; она силилась его вытащить и не могла, и стонала, и причитала. Между тем Катерина Михайловна очнулась.
— Да что ты, мерзавка, — крикнула она, — чего ты возишься! Помоги мне, подыми меня, веди…
Но Маланья не могла оторваться от сундука. Она не видела барыню, не слышала ее слов…
В горевшей спальне что-то с грохотом рухнуло — должно быть, тяжелый балдахин. И в то же время, среди густого дыма, показался зловещий свет разгоравшегося и все захватывавшего огня.
