— Я исполнял приказы, — ответил он.
— Вам так велели? Он кивнул.
— Для чего?
— Я не могу сказать вам.
— Вы предали нас, лгали, принимали подарки. И из-за вас хороший человек сейчас лежит в холодной могиле.
Ричард Рэккел перекрестился и пробормотал:
— Господь успокоит его душу.
— А вы — его убийца.
— Я никогда не дотрагивался до него.
— Но из-за того, что вы появились у нас и помогали нашим врагам, он погиб.
Губы Ричарда Рэккела шевелились, он бормотал молитву.
— Вы убийца и насильник. Вы — пираты, негодяи и лгуны! — кричала я. — Как я заметила, вы набожны. — Он не отвечал, и я продолжала:
— А ваша невеста, с которой вы обручились, что с ней? Вы совратили ее, вы обещали жениться на ней, зная, что никогда этого не сделаете. Ведь так?
Он опустил голову.
— Вам следует замаливать грехи, — сказала я с сарказмом. — Надеюсь, что вам тысячекратно воздается за то, что вы сделали.
— Госпожа, — произнес он, — прошу простить меня.
— Какой в этом толк?
Он вздохнул и стал смотреть на море.
Затем я добавила:
— Скажите мне, кто заставил вас солгать, будто вы пришли с севера?
— Мне запрещено говорить это.
— Но вас послали, как и этого негодяя Грегори.
— Да, послали.
— И вашей целью было увезти нас? Он молчал.
— Конечно же. Но почему… нас? Если вам нужны были женщины, неужели вы не могли напасть на любой прибрежный город и захватить их? Почему вы пришли, ты, и Грегори, и этот огромный галион, чтобы увезти нас?
Он опять не ответил.
— Вы приплыли на галионе, не так ли? Я проснулась ночью и видела его. В это время «Вздыбленный лев» стоял в гавани. Я видела лодку, плывущую к берегу. В лодке были вы. Сначала вы хотели наняться на корабль, но вам не повезло. Тогда вы пришли к нам. Верно?
— Да, госпожа, — согласился он покорно.
— Но почему, почему? — настаивала я.
Он не ответил, и я не приблизилась к разгадке.
Капеллан капитана подошел и встал рядом со мной, когда я склонилась над перилами. Он немного говорил по-английски. Так что мы могли общаться. Он сказал мне, что капитан хочет, чтобы я приняла католическую веру.
— Я не сделаю этого, — с возмущением ответила я. — Зачем? Меня силой увезли из дома, но, по крайней мере, я буду настаивать на свободе вероисповедания.
— Это для вашего же благополучия и безопасности, — сказал он мне.
— Вы так считаете? Я устала от нетерпимости к вере. Моя мать верила в терпимость. Она учила меня тому же. Я не хочу, что вы меняли свою религию. Почему вы хотите, чтобы я изменила свою?
— Это поможет вам обрести истинную веру. Полагаю, я говорила более громко и жестко, чем обычно. Меня разозлило, что эти люди силой пытаются обратить меня в свою веру, и не сразу заметила, что несколько матросов подошли ближе и внимательно слушали.
— Вы меня не заставите! — кричала я. — Я буду думать, как хочу. Меня не надо учить вере в Бога.
Священник взял крест, висевший на цепочке у него на шее, и пристально посмотрел на него.
— Нельзя считать человека хорошим или плохим христианином, — громко продолжала я, — только потому, что его вера отличается от вашей, под которую вы хотите подогнать всех.
Он шагнул ко мне, и я с раздражением оттолкнула его. Крест выпал из его рук.
Один из видевших это матросов что-то выкрикнул. Меня это не интересовало, так как тогда я еще не понимала, какие это может иметь последствия.
Мы плыли в спокойные теплые моря.
Теперь было приятно находиться на палубе. Капитан беспокоился, что ветер дул недостаточно сильно для такого огромного корабля.
Два дня погода оставалась благоприятной и теплой, с легким бризом, который вскоре прекратился. Ветер полностью стих, и море стало настолько спокойным, что казалось нарисованным — ни ряби, ни дуновения ветра. Море что-то тихо шептало нам. Мы могли разгуливать по кораблю, как по твердой земле.
На следующий день, когда мы проснулись, корабль не двигался. Не было никакого признака ветра, и паруса стали бесполезны. Он превратился в плавучую крепость на спокойном и неподвижном море. Прежде чем день кончился, мы поняли, что попали в штиль.
Корабль двигался на юг и прошел много миль, поэтому и солнце пригревало все сильнее. Прогулки по палубе и трапам сначала казались нам приятными.
Каждый день мы, в компании Грегори и Рэккела, наблюдали, как Дженнет работает вместе с матросами. Она, напевая, мыла босиком палубы или разливала соус на камбузе.
Я заметила жадные взгляды, которые были обращены на нее. И Дженнет это тоже заметила, но ее большой испанец все время находился рядом с ней с ножом наготове. Матросы считали, что он поделится с ними своей добычей, но испанец не собирался этого делать, и я радовалась за Дженнет. Однако в один прекрасный момент это могло закончиться кровавой дракой. Так же бесстыдно матросы разглядывали и нас — красивую Хани, располневшую из-за беременности, и меня. Но не беременность Хани, не мой яростный дух спасали нас, а запрет капитана. Он обещал плети для тех, кто попытается приставать к нам, а тому, кто будет упорствовать, предназначалась смерть. Так сказал нам Джон Грегори.
Мы ели в каюте капитана, и он делился с нами своими тревогами.
Сильный шторм грозил вдребезги разбить корабль и утопить нас в безжалостном море. Перед лицом такой опасности всем необходимо было постоянно работать. Свободного времени совсем не оставалось. Каждый человек боролся за жизнь корабля, а значит, и за свою.
Но во время штиля все изменилось. Ничего не оставалось, как только смотреть на спокойное море да наблюдать за чистым ясным небом, выискивая следы облаков и ветра. Паруса бесполезно повисли. Солнце припекало. Если штиль будет продолжаться, то нам не хватит еды, чтобы дойти до порта, где мы можем пополнить запасы. Но хуже всего праздные мужчины, которые от безделья становятся опасными.
Капитан молился, чтобы подул ветер.
— Ветер, — сказала я Хани, — приблизит нас к неизвестному месту назначения. Должны ли мы молиться о ветре? Или лучше оставаться нам на этом корабле?
Хани сказала: «Мы должны молиться, так как мужчины становятся все более возбужденными, а возбужденные мужчины опасны».
И она тоже стала молиться.
Мы дышали на палубе свежим воздухом. Прошли еще день и ночь, а признаков ветра все еще не было.
Напряжение росло. Это становилось все яснее. Группы мужчин стояли на палубе, тихо переговариваясь.
Пищу было необходимо строго нормировать. Воду расходовали с большей осмотрительностью, чем когда-либо. Оставалось только ждать легкого ветра. Огромный галион стал беспомощным. Он превратился в неподвижную громадину, полную встревоженных, возбужденных мужчин.
