На второй день, когда Хани стало хуже и возникли опасения за ее жизнь, я сказала Джону Грегори:
— Мне нужна служанка. Она поможет ухаживать за сестрой.
Он ответил, что переговорит с капитаном, и очень скоро Дженнет присоединилась к нам.
Она почти не изменилась. «Возможно ли, — спрашивала я себя, — смириться так быстро?»
Она была в старом платье, которое схватила до того, как ее похитили, и уже приобрела полную безмятежность, которая всегда отличала ее.
Лицо Дженнет вызвало у меня раздражение, хотя я почувствовала облегчение, увидев ее живой и здоровой. Она выглядела так, будто была довольна своей судьбой. Как она могла вести себя так? И что случилось с ней?
— Мистрис очень больна, — сказала я ей, — ты должна помочь, Дженнет.
— О, бедная леди! — воскликнула она. — И в ее положении..
Беременность Хани стала теперь заметна. Я с тревогой думала о ребенке и горячо желала, чтобы мы вернулись домой к матери через день после того, как приплывет Джейк Пенлайон.
Хани казалась успокоенной, так как мы соединились, да и Дженнет, несомненно, оказалась хорошей нянькой. Мы начали привыкать к корабельной качке и запаху пищи. Хани много спала в эти первые дни, что было ей полезно. А Дженнет и я беседовали, когда ухаживали за ней.
Я знала, что Дженнет приглянулась одному из тех людей, которые участвовали в налете. Сильный и гибкий, он столкнулся с Дженнет, когда она шла ко мне в комнату, схватил ее и заговорил с ней, но она не поняла ни слова. Тогда он поднял ее и понес на руках, как охапку сена.
Дженнет хихикала, и я знала, что последовало за этим на корабле.
— Только с ним… — рассказала Дженнет. — Другие тоже хотели меня, но он достал нож. И хотя я не могла разобрать, слов, но, очевидно, он сказал им, что я принадлежу ему и он пустит его в ход против любого, кто тронет меня.
Она потупила глаза и покраснела. Меня поразило, что она такая распущенная, — было ясно, что она вполне довольна своим положением — не притворялась, потому что для притворства была слишком простодушной.
— Я думаю, что он хороший человек, госпожа, — пробормотала она.
— Он был у тебя не первым, — сказала я. Она еще больше покраснела:
— Вообще-то, госпожа, я бы сказала «да».
— И не только сказала, но и сделала, — заметила я. — А как с Ричардом Рэккелом, за которого ты собиралась выйти замуж?
— Он был только наполовину мужчиной, — произнесла она презрительно.
Дженнет, несомненно, была вполне довольна своим новым защитником.
Она много говорила о нем, пока мы сидели, присматривая за Хани. Я забывала о том, что случилось с нами, слушая ее.
По правде говоря, она не горела желанием выйти замуж за Ричарда Рэккела. Но ведь было хорошо для девушки выйти замуж, а уж если она согрешила, то этого могло принести свои плоды.
— А что если будут последствия? — спросила я. Она благочестиво ответила, что все находится в руках Божьих.
— Вернее, в твоих или твоего любовника-пирата, — напомнила я ей.
Я была рада видеть ее рядом с собой. Я сказала, что мы должны держаться вместе, все трое, и она станет помогать ухаживать за Хани, потому что та нуждается в этом.
Она оставалась с нами в течение этих нелегких дней, а по ночам ускользала к любовнику.
Странно, как быстро можно привыкнуть к новой жизни. Мы были в море только три дня, а я, просыпаясь, больше не чувствовала недоверчивого страха. Я привыкла к скрипу балок, покачиванию корабля, звуку чужих голосов, тошнотворному запаху, который, казалось, всегда шел из камбуза.
Хани начала поправляться. Она страдала от морской болезни больше, чем от любого другого ужасного недуга. К ней начал возвращаться прежний цвет лица, и она стала больше похожа на себя.
Когда Хани смогла вставать, мы пошли в каюту капитана и поели там. Мы не видели его несколько дней. Эта каюта, странно элегантная среди других, с ее панелями на стенах и гобеленами, стала нам родной. Дженнет ела с нами, а обслуживал нас личный слуга капитана, темнокожий и суровый. За все время он не произнес ни слова.
После еды, которая состояла главным образом из сухарей, соленого мяса и дешевого сорта вина, мы возвращались в наши спальни и здесь предавались размышлениям о том, что могло означать это путешествие.
Джон Грегори принес нам немного материи — два или три свертка — так что мы могли сами шить себе платья. Это было прекрасным занятием, так как мы воодушевленно обсуждали будущие фасоны наших нарядов.
Дженнет и Хани умело обращались с иголками, и мы засели за работу.
Хани обычно много говорила о ребенке, рождение которого ожидалось через пять месяцев. Сейчас все было совершенно по-другому. Она хотела рожать либо в Труинде, либо в Калпертоне в Суррее, или, возможно, как хотела моя мать, уехать для этого в Аббатство. Но все изменилось. Где сейчас родится ребенок? В дальних морях или в каком-то другом неизвестном месте, куда мы держим путь?
— Эдуард и я ждали этого ребенка, — сказала Хани. — Мы говорили, что нам безразлично, кто это будет, — девочка или мальчик. Он был такой хороший и добрый, что стал бы любящим отцом, а теперь… Я думаю о нем, Кэтрин, лежа здесь. Я не могу забыть его.
Я успокаивала Хани, но как я могла заставить ее не горевать об Эдуарде?
Что до меня, то я не думала о нашей жизни. Она была слишком не правдоподобной. Если бы с нами грубо обошлись матросы, то, по крайней мере, мы могли бы понять, для чего нас захватили в плен. Но этого не было. Похитители защищали нас и обращались с нами учтиво.
— Ничего не понимаю, — сказала я Хани.
Платья мы сшили быстро. Они были далеко не элегантными, но вполне удовлетворили нас. Иногда нам разрешали прогуляться по палубе. Я никогда не забуду своего первого выхода на палубу, расположенную высоко над водой. Я была удивлена богатыми украшениями и высоко расположенным баком. Держаться за перила и смотреть на далекий горизонт, скользить глазами по этой огромной серо-голубой дуге — все это приводило меня в волнение, которое я не могла подавить в себе, несмотря на неволю и негодование по поводу причин, которые привели нас сюда.
И когда я стояла, с напряжением вглядываясь в синеву, я всегда искала корабль на горизонте. Я говорила себе: «Он придет. Он будет искать меня». И я радовалась, потому что верила, — этот момент наступит.
Стоило только закрыть глаза, как он появлялся. Он крикнет нашему капитану: «Испанская собака!»— и возьмет корабль на абордаж, несмотря на высокие палубы и крепкие ограждения, протянувшиеся между бортами и центральным проходом, соединяющим бак с ютом. Я смотрела на огромное орудие, которое невозможно было не заметить. Я знала, такие орудия легко могут отправить корабль на дно океана. Но только не «Вздыбленного льва».
