— Ты очень соблазнителен. Но мое сердце, к сожалению, занято.
— И сколько времени ты его собираешься ждать?
— А сколько, по-твоему, может ему потребоваться на полное исцеление, если, конечно, он не напорется снова на психиатра, который бросит его на полпути?
— О, какой же мерзкий камень в мой огород! Я прекратил наши с ним встречи потому, что не желал выслушивать разговоры о тебе, ибо пациенты имеют дурацкую привычку исповедоваться перед своими докторами. И потом, я не хотел ежедневно отвечать на твои вопросы о том, как продвигаются дела у нашего дражайшего Матье. Это было не только некорректно с точки зрения врачебной этики, но и страшно меня раздражало. Прости, что не предупредил тебя о том, что, посылая ко мне своего парня, ты рисковала возродить во мне воспоминания, от которых я с таким трудом избавился.
— Значит, я сделала только хуже, хотя надеялась на обратное. Но как я могла подумать, что это вызовет у тебя такой… всплеск интереса? Ладно, я не собираюсь ссориться с тобой, Бенуа, пусть все остается как есть.
— Ни за что! Дай мне шанс, хотя бы совсем крошечный, что мне удастся хоть немного, самым невинным образом, развлечь тебя. Ты же не предашь Матье, если просто выпьешь немного со мной?
— Не думаю, что ему это могло бы понравиться, — упрямилась она, качая головой.
— А ему и правда есть что тебе сказать? Может быть, предъявить на тебя свои права? До каких пор ты собираешься его ждать? По крайней мере, ты хоть обзавелась ткацким станком, чтобы тебе было чем заняться, несчастная ты Пенелопа?[11]
Он окинул ее нежным и веселым взглядом, который некогда ее и покорил. Тесс опустила графин в шарообразный пакет с эмблемой своего магазина и подала его Бенуа.
— Послушай, ты — само олицетворение жизнерадостности — не создана для жизни с мужчиной, погруженным в свою упоительную депрессию, — добавил он, взяв пакет. — По крайней мере, я — не такой.
Почему она тогда его бросила? Теперь уже она не могла точно вспомнить, но проговорила со значением, за которым могла скрываться какая-то давняя обида:
— Ты все тот же упрямец, верно?
— Да, и горжусь этим! Хорошо, а что бы ты сказала насчет молочного барашка или конфи[12] из карамелизированного морского окуня в «Тартарене»[13]? Видишь, я стараюсь подсластить пилюлю! Ну так я заеду за тобой завтра вечерком, в час, когда ты обычно закрываешься?
— Бенуа…
— А потом я просто довезу тебя до дома и даже не сделаю попытки с тобой заигрывать, клянусь страшной клятвой.
Чтобы не дать ей возможности отказаться, Бенуа в мгновение ока развернулся и тремя прыжками выскочил из магазинчика. Веселое позвякивание колокольчиков над шторкой поневоле вызвало у нее улыбку. В конечном итоге в самой перспективе отведать гастрономических изысков в ресторане неподражаемого Жан-Люка Тартарена, куда ей удавалось не так часто наведываться, не было ничего предосудительного. Бенуа умел быть приятным собеседником, он был тонким знатоком, истинным гурманом, мог придать беседе очаровательную непринужденность, а все это обещало приятное времяпровождение, и только. И как он сумел догадаться, что она страшно истосковалась по развлечениям? Завтрак с Матье в «Гриньо» оставил у нее горькое послевкусие пустого и бесполезного препирательства. Она не знала, когда они снова с ним увидятся, и вообще, хочет ли он этого. Связь их неминуемо растворялась в бесконечной разлуке, в его постоянных отказах. Матье не желал, чтобы с ним обходились как с больным, но, несомненно, был болен. Ведь он до сих пор скрывался в Сент-Адрессе и ни разу не появился в книжном магазине. Неужели он не понимал, что разрушает одновременно и личную, и деловую жизнь? В каком состоянии будет он, если все-таки вырвется из этого ужаса? Несмотря на все усилия, Тесс не смогла ему помочь, да и вряд ли кому-то удалось бы достичь этого. Должна ли она бесконечно лелеять свою надежду и продолжать ждать? Не имея ответа на все эти вопросы, она, однако, не видела в банальном ужине с Бенуа никакого предательства по отношению к Матье.
* * *
В конце недели Матье получил заказанную мебель. А поскольку накануне он перевез свои личные вещи и бронзовую коллекцию на новую квартиру, теперь он вполне мог приступить к обустройству нижнего этажа. Ему пришлось дать большие чаевые мусорщику, чтобы тот вывез старую кухонную плиту и допотопный холодильник, которые годились теперь только для того, чтобы стать полноценным мусором. Едва уехал перевозчик мусора, как Матье тут же принялся все распаковывать, сам удивляясь, какое это доставляло ему удовольствие. На полу гостиной он расстелил ковер, разместил по обе им сторонам камина новенькие кресла, журнальный столик поставил напротив дивана, укрепил на стене консоль для ламп. Затем он очень аккуратно расставил своих бронзовых животных, распределив статуэтки между консолью и каминной столешницей. Удовлетворенный, Матье отправился в кухню и обнаружил, что сначала нужно там как следует вымыть пол, прежде чем устанавливать новую технику. Пыхтя от усилий, он налил ведро теплой воды, добавил туда моющее средство и нашел старое кухонное полотенце, которое решил использовать в качестве тряпки.
Сосредоточенный на работе, он машинально действовал с каждой минутой все энергичнее, совершенно не думая об усталости. Неведомое прежде ощущение, что он обустраивает новое жилище, оживляет собственный дом, переполняло его счастьем. Когда в окно постучали, он едва не подскочил, выронив швабру. В бешенстве оттого, что его снова побеспокоили, Матье с изумлением узнал в пришедшей Люси Дельво. Открыв рывком дверь, он увидел, что та явилась одна.
— Здравствуйте, — мрачно проговорил он. — Чего вы опять от меня хотите?
— Можно с вами поговорить? Альбера со мной нет.
— Вижу.
— Можно войти? Холодно!
Чуть поколебавшись, он ее впустил, закрыв за собой дверь.
— Поосторожней, пол мокрый!
Люси, бросив удивленный взгляд в сторону кухни, спросила:
— Вы переезжаете?
— Нет, у меня уборка. Ну, давайте говорите, зачем вы пришли?
Она осторожно, на цыпочках, прошла к столу и села на скамейку. Поскольку он не приглашал ее садиться, сам Матье остался стоять, давая понять, что он занят.
— Альбер не должен был подавать на вас жалобу, надеюсь, у вас не было
