видом.
Сильвен несколько принужденно улыбнулся ей и сказал:
— Все-таки я не в лучшем положении! Париж слишком далеко, на шоссе настоящее безумие, полно ненормальных. Кстати, почему никто не затрудняет себя тем, чтобы тебя навестить? Разве Матье не мог бы приложить усилие, чтобы… Или, по крайней мере, Фабрис, ведь Руан не за тридевять земель!
Он с трудом скрывал недовольство, находя слишком несправедливым, что братья так плохо исполняют сыновний долг. Он бы еще с трудом, но мог понять Жана, который, как он знал, был слишком загружен работой с недвижимостью в Лондоне, но ведь и у него был не менее напряженный график в его физиотерапевтическом кабинете, постоянно переполненном пациентами. Правда, физиотерапевтов было трое, и они распределяли обязанности между собой, благодаря чему он имел некоторую свободу действий. Тем не менее ему всегда нравилось делать упор на то, что он в постоянном цейтноте.
— Ты по-прежнему ведешь одинокую жизнь, мой дорогой? — поинтересовалась Мишлин.
Вопрос, хотя мать постоянно его задавала, вдруг показался Сильвену нелепым. Одинокую? Как бы не так! Скоро будет десять лет, как он живет вместе с Луи, которого поостерегся представлять своей семье. То, что он долго жил в Париже, работал, имел дело исключительно с парижанами, в конце концов привело к тому, что он стал испытывать что-то вроде презрения к провинциалам, фактически отрекся от своих корней. Другими словами, он был на сто процентов убежден, что мать, с ее отсталыми взглядами, не смогла бы ни одобрить, ни понять его образ жизни. Домашним он говорил, что просто снимает квартиру на двоих вместе с приятелем, не вдаваясь в подробности их отношений.
— И все же я уверена, рано или поздно ты обязательно встретишь какую-нибудь очаровательную женщину на своем пути! — заявила мать безапелляционным тоном.
— Мне и так неплохо, — пробормотал сын.
Она не расслышала и продолжала созерцать его обожающим взглядом.
— Я предупредила персонал, что сегодня нас будет двое, — добавила она. — Вот посмотришь, кормят здесь не так уж плохо.
Приехав поздним утром, Сильвен не имел возможности избежать церемонии обеда.
— Почему все-таки он к тебе больше не приходит, Матье? — отчетливо произнес Сильвен.
— Должно быть, занят своей проклятой книжной лавкой, как всегда.
— Да нет, вроде он туда больше ни ногой, так я слышал. Фабрис сказал, что у него депрессия, впрочем, я ему ни капельки не верю. Ну ладно, пошли поедим.
Видя, с каким трудом мать поднялась с кресла, он ощутил что-то наподобие сострадания.
— Ты можешь ходить? Хочешь, я возьму тебя за руку? По крайней мере, здесь кто-нибудь тебя сопровождает, медсестра или медбрат?
— Перестань говорить со мной о твоем брате!
— Да я не о брате говорю, я имею в виду медбрата, обслуживающий персонал.
Слух ее все больше слабел, но она отказывалась от всех слуховых аппаратов. Сильвен подумал о том, что трапеза ему предстоит кошмарная. В очередной раз он отговорил Луи, который хотел его сопровождать, заявив, что «удовольствие» провести пару часов в доме престарелых не имеет ничего общего с приятным развлечением, а сам он туда идет только потому, что обязан это сделать. Но Луи становился все настойчивее, поскольку не переносил его отсутствия. Конечно, где ему было понять, ведь у Луи были очаровательные родители, вот ему и казалось, что он мгновенно завоюет расположение Мишлин. Хотя, узнай она об их своеобразных отношениях, это сразу бы ее резко от него оттолкнуло. Он-то, Сильвен, понимал, что подобная встреча не сулила им ничего, кроме разочарований.
Столовая ничуть не изменилась, она была такой же, какой когда-то осталась в его памяти: белый кафельный пол, унылые скатерти, вазочки с искусственными цветами и очень пожилые люди за столами, уставившие взоры в пустоту в ожидании обеда. Поскольку большинство взглядов были сосредоточены на стенных часах, он понял, что они пришли слишком рано: закуска будет подана лишь через десять минут. Сильвен переключил внимание на мать, решая, что бы приятное ей сказать, чтобы поднять ее настроение. Хотя он сейчас предпочел бы находиться совсем в другом месте, он напомнил себе, что она очень рано овдовела и крутилась как белка в колесе, воспитывая в одиночестве сыновей и отдавая им всю свою любовь. Особенно им — Фабрису, Жану и ему, Сильвену. Эта троица ходила в любимчиках. Матье досталось этой любви уже гораздо меньше, словно мать успела израсходовать весь запас на первых троих. В те времена Сильвен с братьями все время подтрунивали над Матье, дразнили его гадким утенком, которому никогда не стать прекрасным лебедем. Подобно матери, они тоже считали его лишним в этом хорошо спевшемся братстве. И в то же время ничего злобного в их подростковых шуточках не было. Забавляясь над «последышем», они оттачивали на нем свое детское остроумие, ни разу не задумавшись, что, возможно, причиняют ему страдания. Впрочем, у Матье всегда был свой собственный мир, принадлежавший только ему, — книги и дзюдо. В день, когда Матье получил черный пояс, гордость Сильвена была уязвлена таким проявлением воли никудышного мальчишки. Однако он поздравил его вполне искренне, хотя в ответ тот лишь пожал плечами. Да, к тому времени уже, наверное, было слишком поздно налаживать более теплые отношения. Да и Мишлин никогда не предпринимала никаких усилий, чтобы старшие проявляли больший интерес к младшему, потому что сама оказалась на это не способной. В результате, будучи отличной матерью для старших детей, она лишь формально выполняла свои обязанности в отношении младшего.
Между столиками проехала сервировочная тележка, и на столы стали подавать огурцы со сметаной. Огурцы Сильвен не любил, его желудок плохо их переваривал, но и ему пришлось проглотить несколько кусочков.
— Милые тут старички и старушки? — спросил он, делая вид, что интересуется повседневной жизнью матери.
— Нет, мой дорогой, не положили петрушки, скорее, добавили немного лука.
Плохо слыша, мать сохранила хорошее обоняние. Он кивнул, ощутив внезапную боль за мать. Как ей еще удавалось выживать в этом безликом и унылом месте? Он тут же упрекнул себя за то, что редко ее навещал, но это было выше его сил. До сих пор он подло взваливал все на Матье, потому что именно он нашел для нее этот дом престарелых, да и жил всего в нескольких километрах. Но теперь Матье был болен
