– Так что же, приказать подать сюда?
– Не стоит! Поедим и вернемся.
Тогда бегам спросила у одной женщины:
– Люди, что приехали с нею, накормлены?
– Накормлены, – ответила та, сложив руки.
– Тогда отпустите их. Второе выступление я отменяю. Умрао-джан уедет домой попозже, после ужина.
Мы с бегам направились к дому. Впереди шла служанка с фонарем. По дороге бегам тихонько шепнула мне на ухо:
– Мне надо с тобой о многом поговорить, но сейчас нельзя. Завтра я буду занята. Приезжай послезавтра утром, здесь и позавтракаешь.
– Мне тоже надо вам сказать кое-что, – призналась я.
– Хорошо, но не сегодня. Пойдем поедим. Потом послушаем твое пение.
– Но ведь вы отпустили музыкантов.
– Я не люблю слушать пение при мужчинах. Одна из моих служанок неплохо играет на барабанах табла. Под ее аккомпанемент и будешь петь.
– Прекрасно! – согласилась я.
Теперь мы были уже у самого дома. Дом оказался огромным и очень богато отделанным. Если и стоило что-нибудь смотреть после шахских дворцов, так это его. Сперва мы поднялись на галерею, потом прошли через несколько комнат. Каждая из них была обставлена не так, как другие; в каждой ковры и украшения из стекла были не того цвета и вида, что в остальных. Наконец мы пришли в зал, где нас ждал ужин. Здесь стояли две служащие у бегам женщины: письмоводительница и наперсница. Обе были недурны собой и богато одеты.
К ужину подали разнообразные кушанья: плов простой, плов с шафраном, мясной плов, рисовую молочную кашу, пышки, тушеные овощи, мясо тушеное и жареное, соленья, засахаренные плоды и разные другие сласти, простоквашу, сметану, – словом, тут были собраны всякого рода яства. Впервые со дня отъезда из Лакхнау ела я с таким удовольствием. Бегам подвигала ко мне то одно, то другое блюдо, и хотя я немало отнекивалась, но она потчевала меня так настойчиво, что я съела больше, чем следовало.
Принесли мыло и умывальный таз. Омыв лицо и руки, мы пожевали бетель, потом все общество вновь собралось на террасе. Кроме меня и бегам, здесь были ее письмоводительница, наперсница, няньки, мамки, служанки – всего больше десятка женщин.
Бегам велела принести два барабана табла и ситар.[83] Одна из служанок села за барабаны, а сама бегам взяла ситар. Мне было приказано петь.
Пока мы ужинали, пробило одиннадцать, а когда собрались петь, уже настала полночь. В эту позднюю пору в саду, где ценой огромных расходов были созданы подобия леса и горных долин, мне стало жутко. Луна, которая только недавно светилась сквозь листву ветвистых деревьев за углом высокого дома, уже зашла. По мере того как сгущалась темнота, все предметы приобретали какие-то пугающие очертания. Деревья, и без того очень высокие, стали казаться громадными. Ветерок легонько посвистывал и шуршал в ветвях кипарисов. В наступившей тишине еще отчетливей слышалось журчанье воды, падавшей в пруд. Время от времени раздавался плеск рыбы в пруду, потом крик птицы, которая встрепенулась в гнезде, или, испуганная подбирающимся хищником, с шумом вылетела из листвы. Нестройно квакали лягушки, стрекотали цикады.
В саду не было никого, кроме нескольких собравшихся на террасе молодых женщин в разноцветных одеждах и дорогих украшениях. Порывы ветра погасили большую часть фонарей; теперь горели только два, да и те еле теплились, излучая тусклый зеленоватый свет. Никаких других огней не было, только отражения звезд колыхались в пруду. Во тьме все было как зачарованное. На меня все это произвело такое впечатление, что я начала одну песню на мотив Сохани. Душа леденела от зловещих звуков этого напева. Слушательницы мои замерли.
Было так жутко, что никто не смел и взглянуть в сад, – особенно в ту сторону, где под раскидистыми деревьями сгустился непроглядный мрак. Все старались смотреть только друг на друга. Наше общество казалось каким-то маленьким островком безопасности и покоя, вокруг которого простирался полный ужаса мир. Что говорить о других, мне самой было так страшно, что я вся трепетала. «Бегам была права, – думала я. – Жить здесь и в самом деле не годится».
Тут послышался вой шакала и напугал нас еще больше. Потом залаяли собаки, и тут все мы пришли в такой ужас, что словно онемели – никто не мог слова вымолвить.
И вдруг бегам – она сидела выше других женщин и могла видеть, что делается у них за спиной, – дико вскрикнула и без чувств повалилась на подушки. Остальные женщины впились глазами в темноту. Я тоже обернулась.
Раньше я считала бегам слишком впечатлительной, но то, что казалось мне плодом ее воображения, теперь предстало передо мной наяву: из кустов выскочило десятка полтора мужчин, с обнаженными саблями. Лица их были закрыты тряпками. На вопли женщин из дома в сад бросились слуги, кто с пустыми руками, кто с палкой. Но разбойников было много, а слуг мало, к тому же некоторые из них сразу струсили и пустились наутек. Лишь кучка храбрецов прибежала на террасу и, заслонив собой женщин, всем своим видом являла готовность сражаться не на живот, а на смерть. Ни одна женщина не смогла сохранить присутствия духа – все лежали без чувств; только я, наделенная бог весть каким каменным сердцем, сидела на прежнем месте. Но и у меня от страха душа чуть не покинула тело. О боже! Что довелось мне увидеть!
Те люди бегам, что захватили оружие, хотели было броситься на разбойников, но старый стражник Сарфираз остановил их.
– Стойте! – приказал он. – Не надо спешить! Дайте я сперва узнаю, чего они хотят. Эй вы! – крикнул он разбойникам. – Зачем пожаловали?
– Сейчас узнаешь зачем! – ответил один из них.
– Так чего же вам надо? Жизнь или деньги?
– Ваши жизни нам ни к чему. Разве ты нам кровный враг? – крикнул другой разбойник. – Но попробуй только нам помешать, тогда увидишь!
– Значит, вы хотите обесчестить наших женщин? – суровым голосом спросил Сарфираз. – Если так, то…
Кто-то из разбойников громко перебил его:
– Нет, сахиб! Ваши женщины нам ненадобны. Что нам, своих жен мало, что ли? Женщин мы и пальцем не тронем!
Голос этого человека показался мне знакомым. Сарфираз сразу повеселел.
– Это я и хотел знать, – сказал он. – Ладно, братцы. Мы сразу отдадим вам ключи от комнат, только созовем сюда женщин, что остались в доме. Наша госпожа здесь. Ступайте в дом и забирайте, что вам понравится. Ну, а те драгоценности, что на женщинах, – так их снимут и отдадут вам. Наш господин от этого не обеднеет. У него, божьей милостью, сотни тысяч рупий в банке, а о доходах с поместий и говорить нечего.
– Хорошо придумал, да не вышло б обмана, – усомнился один разбойник.
– Сын воина не обманет, не беспокойтесь, – сказал Сарфираз.
Разбойник, голос которого показался мне знакомым, подошел ближе:
– Значит, ты даешь слово мужчины? Ладно! Где ключи?
Не успел он это произнести, как глаза наши встретились. Это был Фазл Али. Я попыталась что-то сказать, но была по-прежнему скована страхом, и дар слова еще не вернулся ко мне. Тут Фазл Али сам воскликнул:
– Невестка! Ты как здесь очутилась?
– С тех пор как твоего брата схватили, я живу здесь, – ответила я.
– Здесь? При ком?
– Вернее, сама я живу в городе, но тут у бегам служит моя сестра, – придумала я объяснение. – Я пришла с ней повидаться.
– Где она?
– Здесь. Видишь, какой вы переполох подняли, ну она и лишилась чувств. Она не такая, как я, бедняжка, – носит парду.[84] Овдовела еще в ранней юности и с той поры служит у богатых.
Фазл Али повернулся к своим людям:
– Грех мне взять отсюда хоть одну пайсу, – сказал он. – В этом деле я вам не пособник.
– Что же это такое? – закричал один разбойник. – Зачем тогда мы пришли сюда?
– Зачем – вы знаете, – ответил Фазл Али. – Но теперь сами посудите: как могу я обобрать подружку моего брата Файзу и ее сестрицу? Как позволю себе посягнуть на добро того господина, что их привечает? А если Файзу об этом узнает в тюрьме? Что он скажет?
Тут между разбойниками разгорелись жаркие споры. Очевидно, все они признавали власть Фазла Али, – никто не решался открыто выступить против него. Однако уходить с пустыми руками им очень не хотелось.
– С голоду помираем! – шумели разбойники. – Подвернулся хороший случай, да и то атаман его упускает. Когда ж наконец мы поедим досыта?
Фазл Али отделился от своей шайки. Вместе с ним отошел какой-то смуглый человек. Он сказал:
– Хан-сахиб! Я тоже с тобой.
Внимательно вглядевшись в него, я узнала конюха Файза Али. Я подозвала его к себе и принялась расспрашивать. Потом тихонько сунула ему в руку золотой и те рупии, что получила от бегам.
Между тем Фазл Али обратился к Сарфиразу:
– Знай, брат, я на твоей стороне, но вот они…
– Их я сейчас уговорю, – подхватил Сарфираз. – Только уходите отсюда! Видите – женщины перепугались, госпожа в обмороке. Дайте ей прийти в себя. Мы сделаем так, что все будут довольны.
