– Ну, твоя племянница – исключение из правил. Сейчас дети вообще слишком быстро взрослеют, а Леонка в свои девять до сих пор играет в куклы.
– Разве это плохо? Чем позже она столкнется с правдой жизни, тем лучше. Дерьма наглотаться еще успеет. Пусть пока верит в удивительную любовь Кена и Барби. Раз уж в жизни мужики далеко не Кены, а бабы редко превращаются в Барби.
– Водопад, ты усложняешь. Просто есть правила игры, и это не обман – это игра. А ты слишком откровенная, поэтому так сильно обжигаешься. Помнишь, как тетя Эльза стаскивала с опухших ног туфли на высоком каблуке и говорила: «Запомни, как бы тебе не было больно, ты всегда должна ступать так, словно идешь босиком по шелку»? А ты пропускала ее слова мимо ушей, смеялась, натягивала кеды, бежала дальше навстречу времени, не глядя под ноги.
– Да, Погода. Я не только гордилась тем, что нарушаю всякие правила, но и жутко злилась, получая пинки под зад. Жаловалась на весь мир, искала виноватых, не понимая, что все причины и следствия замкнуты на мне. Потом быстро уставала от несогласованных с желаниями перемен, от странных, отчаянных отношений с теми, кто меня не любил.
– Это опыт. Без него ты бы ничего не поняла, так и жила бы крайностями, как я месяцы после потери ее. Делаешь все, казалось бы, как всегда, в том же объеме, а потом выясняется, что буксуешь на месте.
– Все это научило меня воспринимать события, обстоятельства проще. Жить в реальном мире, а не в своей голове. Не прописывать сценариев, которые сбываются с минимальной точностью. Сейчас я прислушаюсь только к чувствам, которые переживаю в настоящем, никаких оглядок назад и бросков в будущее. Завтра будет завтра.
– Так ведь легче жить, Водопад.
– Точно. Жизнь не любит, когда у нее чего-то требуют. В ней изначально есть все необходимое, нам остается это только разглядеть в общем изобилии и получить свое, желанное. Надо, несмотря ни на что, суметь переждать грозу, а когда появится солнце – оно зальет все сразу и беспредельно.
* * *
– Пусть ветер бьет по лицу, я все равно не отвернусь. Я слишком хорошо понял, что мне нужно делать, принял эту схему настолько глубоко, что она заняла место прежней. Водопад, это мой последний шанс принять новое в себе.
– Я вот должна тебе сказать: ну что ты, Погода, шанс последний бывает при последнем вдохе. А так – каждый новый вдох – надежда. Но я совру. Потому что у нас есть шанс понять другое, новое, но вот принять его… Сердечная материя изнашивается от постоянных попыток жить иначе. Разум осознает необходимость, но чистого места уже нет. Лист бумаги, так и не увидев полноценного текста, превратился в черновик.
– Если честно, меня мучает страх, что все оборвется. Я сегодня об этом подумал, надевая носки, и, выпрямляясь, ударился башкой о стул. То ли подтверждение правоты, то ли награда за глупость…
– Страшно быть тотально несвободным от страха. По-моему, у тебя всего лишь обычное опасение. Это нормально, учитывая, сколько всего тебе уже пришлось отпустить. Лучше береги голову и думай поменьше. Вот, поверь, иногда полезно просто не думать! Сделать шаг с закрытыми глазами, оказаться там, где еще долго не появился бы. Ну, это как с серьезной миной рассуждать о планах на будущее, раскладывая все по шкафчикам и полочкам, чтобы потом махнуть рукой, сказав: «Плевать на все, уезжаю в южные страны и буду бомжевать на улицах, проходящих по высохшему руслу реки».
– Ну, будет у нас скоро такая южная страна. Давай прямо с сегодняшнего дня начнем медленно стирать из памяти то, что нужно было только здесь, в большом городе.
– Нет, Погода, ничего стирать не нужно. Все – наше, все то, чем мы жили еще вчера. Человечеству нужны архивы, чтобы, оценивая себя вчерашнего, измениться завтра. Лучше оставить все здесь. Как минимум для того, чтобы, возвращаясь сюда, было с чем сравнивать, что вспоминать.
– Хорошо. Договорились. Все сложное, то, что снаружи, мы преодолеем. Лишь бы нам друг с другом не было сложно.
– Погода, проще, как можно проще! Знаешь, каков смысл упрека «с тобой сложно»? «Ты не оправдал мои царственные ожидания в отношении тебя».
– Мне так часто повторяли эту фразу, что я стал задумываться, все ли со мной в порядке. Твоя интерпретация утешает.
– А ты вообще слишком много рефлексируешь. Причем во вред себе. Давай договоримся, что в среду, уезжая отсюда, ты все проблемы оставишь за окном этой квартиры. Нам не нужен такой груз, который будет тянуть назад, в прошлое. Лучше давай присядем на камень, приставим ладони козырьком ко лбу и посмотрим вперед. Это намного приятнее.
16
Мы дома. Донесли чемоданы до веранды и сразу присели на них, не открывая дверей, ставней. Спешим вдохнуть здешний воздух. Задерживаем его в себе, не сразу решаясь на выдох. Наполняемся эликсиром настоящей жизни, не похожей на существование в большом городе. Конечно, неприятно называть года, проведенные там, существованием. Но здешнее ощущение свободы отчетливо дает это понять.
Находишь те ощущения, о которых вроде бы знал, но никогда не пробовал на вкус. И ты пробуешь, подбирая пальцами стекающий с губ малиновый сироп, радуешься, повторяя: «Знал, что вкусно, но не настолько же!» Иногда один новый вкус способен подарить чувство абсолютной гармонии вокруг. Вот тогда понимаешь, как мало нужно для счастья, – не всегда долгожданное и материальное. Чаще всего – самое простое.
В городе по-прежнему не слышно ветра. Сюда еще не добралась плаксивая осень, здесь сентябрь пока только удлинил рукава местным жителям. В воздухе неуверенная прохлада, запах моря с рисунком спокойного неба на поверхности, аромат диких яблок, от тяжести которых причудливо гнутся ветви. Белки облегчают их, обгрызая маленькие, чуть суховатые плоды. Яблоки падают на землю с глухим стуком, застилая ее зелено-желтым ковром, а совсем скоро повсюду воцарится запах фруктового компота. Тетя Эльза варила его из яблок, инжира и кизила. Процеживала, разливала в банки, закручивала на зиму. Мой любимый бледно-розовый напиток с крошечными инжирными зернышками.
Мы с Водопад ждали эту осень. Даже когда настенный календарь потерял десятый листик сентября, нам не очень-то верилось в наступление этой поры, когда бесполезны сомнения. И сейчас, здесь, на веранде дома ее детства и нашей юности, мы улыбаемся, говоря: «Ты наконец пришла, осень». Томная красавица с оранжевыми косами, глазами на мокром месте, непостоянная, со сложным характером. Она – за прямоту, за ясность. У нее не такие уж великие запросы: уважение к роскоши сухой листвы в аллеях, печали удвоенного в лужах неба, побольше правды в оценках, словах, делах. Спокойная надежда и поддержка тех, кому тяжелее.
Все признания, удержанные в сердце весной, зимой или летом, разливаются бескрайним морем осенью. Величина душевных капиталов должна оглашаться исключительно осенью. В это время, говоря словами песни, льющейся из наушников, главное то, что «я еще чую, я еще помню» и даже если «может быть – вместе, может быть – я». Осенью не всегда становится прекрасно, но точно легчает. Хорошо в каждом ее дне видеть поддержку. Прийти в парк, растерянным и грустным, прислониться к дереву, растечься мыслями по пустым тротуарам, и увидеть, как небо плачет за тебя. Или с тобой. Осень разделяет человеческое одиночество, требуя взамен самого малого – присутствия.
Дядя Иси приносит Фредика, тот от счастья носится по веранде, закидывает свои короткие лапки на наши ноги. Недовольно тявкает, мол, как вы могли, так надолго меня оставили! Нацеловавшись с Водопад, толстый пекинес подбегает ко мне, просится на руки, тоскливо засматриваясь в сторону сада: «Ну же, пошли гулять». Фредик обожает, когда, взяв его на руки, я гуляю с ним вокруг деревьев, кустарников. Ощущая себя великаном на такой высоте, он гордо оглядывает округу, принюхивается к скукожившимся плодам инжира, цветам шиповника, к сгусткам муравьиного клея на стволах персика. Когда-то нас с Фредиком сдружили именно эти прогулки, я подарил ему возможность летать, пусть и на чужих руках. А у собак, в отличие от людей, хорошая память на хорошее – и плохая на плохое.
Дядя Иси рассказывает, что тоскующий пекинес соглашался есть только на берегу моря. Под шум волн, напоминавших ему о жизни с хозяйкой. «Я брал корм, миску, и мы спускались к морю. Там есть старая перевернутая лодка “Жасмина”, помните? Присаживались на нее, смотрели с Фреди на горизонт. Он лаял, когда волны, собираясь веером, громко разбивались у берега. Я думаю, это он вас звал». Сосед, похожий на пожилого Хемингуэя, вещает о своей жизни в компании Фредика, а Водопад, тиская мордочку мохнатого толстопуза, плачет.
Когда-то мы вместе – я, она, тетя Эльза и дядя Гурам – шли гулять к морю. Я помню владельца «Жасмины», коренастого смуглого рыбака со шрамом на правом локте. Он назвал свое небольшое, но верное судно в честь погибшей дочери. Единственной дочери, неземной красоты, которую отняло у него море. Поговаривали, что рыбак каждый день без выходных ходил в море не за рыбой, а чтобы найти тело дочери. Он так и не нашел ее и умер в день, когда в этом красивом городке расцвели сады.
