И пусть будет вложена туда записочка с милыми словами, которые я однажды слышал на улице Гренады:
Я сорвал в моем садуПомеранцев спелых, ярких,Сок их алый — кровь моя.И тебе, моя голубка,Померанцев я принес.Так возьми же их, голубка,Только их ножом не режь:Ты мое разрежешь сердцеВ середине померанца.
О. Поркеролль. Июнь 1905
Мертвый еврей
Когда пробило двенадцать часов, актер продекламировал:
— И вот настал тот день, в который мы…
Но тот, кому он сказал это, прервал его:
— Оставьте, пожалуйста. Этот день для меня в высшей степени неприятен.
— Ах, вы начинаете впадать в сентиментальность. Плохо дело! — рассмеялся актер.
Но его собеседник возразил:
— Вовсе нет. Но у меня с этим днем связаны воспоминания…
— …Столь страшные, что цепенеет кровь?.. Как и все ваши воспоминания! Так облегчите же себя. Сложите с себя на нас тяжкий груз ваших воспоминаний.
— Мне очень не хотелось бы. Все это до такой степени грубо и дико…
— Ах, какие нежности! С какого это времени вы стали заботиться о наших нервах? В то время, когда мы все ходим по шелковистым коврам, ваши ноги тонут в запекшейся крови. Вы — помесь жестокости и безобидности.
— Я не жесток.
— Это дело вкуса.
— В таком случае я предпочту молчать.
Актер протянул ему через стол свой портсигар.
— Рассказывайте, рассказывайте. Иной размывает очень невредно напомнить, что кровь и доныне еще струится в этом прекраснейшем из миров. А кроме того, совершенно неверно, что вы не хотите рассказывать. Вы хотите рассказывать, и мы будем слушать. Итак, мы слушаем!
Блондин открыл портсигар.
— Английская дрянь! — проворчал он. — Все дрянь, что идет из этой проклятой страны? Он закурил свою папиросу.
И затем начал.
***
— Это было уже давно. Я был тогда еще совсем зеленым фуксом, семнадцати лет от роду. Я был так же невинен, как кенгуренок в сумке у его матери, но изображал циничного прожигателя жизни. Должно быть, это выходило забавно… Однажды ночью в дверь ко мне сильно постучали.
— Вставай! — закричал кто-то. — Сию же минуту вставай!
Я очнулся от сна. Кругом была совершенная тьма.
— Да просыпайся же! Долго ли ты еще будешь заставлять меня ждать?
Я узнал голос моего товарища по корпорации.
— Войди! — ответил я. — Дверь не заперта.
Дверь с грохотом отворилась. Длинный медик ворвался в комнату и зажег свечку.
— Долой из постели! — крикнул он.
Я бросил отчаянный взгляд на часы.
— Но позволь. Еще нет и четырех часов. Я и двух часов не спал.
— А я и совсем не спал! — рассмеялся он. — Я пришел сюда прямо из пивной. Долой из постели, я тебе говорю, и живо одевайся, фуксик.
— Да что такое случилось? Честное слово, я не вижу в этом никакого удовольствия.
— Да никакого удовольствия и нет. Одевайся, я расскажу потом.
Пока я с усилием смывал с своих глаз сон и, стуча зубами, натягивал штаны, он уселся, сопя, в кресло и закурил свою ужасную бразильскую сигару. Я закашлялся и плюнул.
— Ты не переносишь дыма, фуксик? — прохрипел он. — Ничего, привыкнешь. Итак, вникай: сегодня утром у нас дуэль городом, в Коттеновском лесу. Я — секундант. Госслер тоже хотел идти со мной. Мы с ним, чтобы не проспать и быть на месте вовремя, всю ночь проваландались в пивной, и он в конце концов раскис. Вот и все. Не мешкай!
Я прервал приятеля:
— Все это так, но я-то тут при чем?
— Ты? Господи Боже, какая же ты телятина! Я не имею никакого желания тащиться туда целые часы наедине с самим собой. И поэтому беру тебя с собой. Ну, живо!
Это была отвратительная ночь: дождь, ветер, грязь. Мы побежали по пустынным переулкам к нашей корпоративной квартире, где нас ожидала карета. Остальные уже уехали вперед.
— Ну, конечно! — бранился мой товарищ. — Вот мы и остались ни с чем, как свиньи. Служитель увез с собой корзину с провизией. Беги наверх, фуксик, посмотри, не найдется ли в буфетной бутылочки коньяку!
Я звоню, жду, проклинаю, дрогну от холода. Но вот, наконец, добываю коньяк. Мы влезаем в карету, и кучер хлещет лошадей.
— Сегодня третье ноября, — проговорил я, — день моего рождения. Нечего сказать, славно он начинается.
— Пей! — провозгласил мой коллега.
— И к тому же у меня неприятность. Да еще какая!
— Пей же, бегемот! — крикнул он и пустил мне в лицо тошнотворное облако дыма, так что я едва не получил морскую болезнь. — Погоди, младенец, — ухмыльнулся он, — я прогоню твои неприятности.
И он пустился в рассказы. Медицинские истории с секционного стола. Он был мастер на это! Он вообще не стеснялся с такими вещами: ел завтрак прямо в мертвецкой, не вымыв руки, в промежутке между двумя препарированиями. Отрезанные руки и ноги, выпотрошенные мозги, больные печени и почки — все это было ему одно удовольствие. Чем гнилее, тем лучше…
Разумеется, я пил. Один глоток за другим из нашей бутылки. Он рассказал мне десятка два историй, и та из них, в которой фигурировала разложившаяся селезенка, была еще сравнительно наиболее аппетитной. Ничего не поделаешь: этому учат в корпорации — быть господином над своими нервами…
Два часа езды. И вот карета остановилась. Мы выползаем из кареты и шлепаем в сторону от дороги, в лес. Бредем в тусклом утреннем тумане под голыми, безлистными деревьями.
— Кто, собственно, стреляется сегодня? — спросил я.
— Заткни глотку. Еще успеешь узнать! — проворчал товарищ. Он внезапно сделался молчаливым. Я слышал, как он громко икал, и его хмель проходил. Мы вышли на лужайку. Там стояло человек десять.
— Факс! — крикнул товарищ.
Наш корпоративный служитель подбежал к нему.
— Содовой!
Служитель принес корзину. Товарищ выпил три бутылки содовой воды.
— Этакая мерзость! — пробормотал он и отплюнулся. И я прекрасно видел, что он теперь уже совершенно трезв.
Мы подошли к собравшимся и раскланялись. Здесь были два врача с перевязочными материалами. Один из них, старик, был наш корпоративный доктор. Далее, три корпоранта из «Маркии» и их служитель, который болтал с нашим. А в стороне, прислонясь к дереву, одиноко стоял маленький еврей.
Я уже знал теперь, в чем было дело. Это был Зелиг Перльмуттер, студент философского факультета, и он должен был стреляться с длинным Меркером. Трактирная история! Меркеры с компанией сидели в пивной, и в это время туда же вошел Перльмуттер с двумя товарищами. Они были встречены яростным: «Долой жидов!» Двое ушли, но Перльмуттер уже повесил шляпу на крюк; он не захотел уступить — уселся и спросил пива. Тогда Меркер вскочил и выдернул из-под него стул, так что тот упал на пол под громкое гоготанье корпорантов. Затем Меркер схватил с крюка его шляпу и выкинул ее за дверь в грязь: «Пошел вон, жидюга!» Но маленький еврей, побледнев, как мел, подпрыгнул к длинному Меркеру и — бац! — закатил ему пощечину. После этого, разумеется, его отколотили и вышвырнули вон из пивной. На следующий день Меркер послал к нему секундантов, и еврей принял вызов: пять шагов дистанция, стрелять до трех раз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
