— Черт побери! — повторил Форде. Он вторично ускользнул от Фридхолма и на этот раз забился в угол между двумя шкафами, здесь стоялое узкое кожаное кресло, где, похоже, начальник бутафории отдыхал, пока актеры на сцене использовали его экспонаты по назначению.
— И если бы вы сообщили мне сразу, как только обнаружили пропажу…
— Нет, господин майор, что-то мне в вашей версии…
— Я не собираюсь обсуждать с вами версию, я лишь прошу сообщать мне обо всем, что происходит с вашими вещами.
— Ах, — пробормотал Форде, так и не сумев выйти из образа проницательного детектива, самостоятельно раскрывающего страшное преступление, — значит, убийца может прийти опять, чтобы положить кинжал на место?
— Вряд ли, — коротко сказал Фридхолм.
— Нет, почему же! Вытащит нож… Наверно, давно уже вытащил, прошло столько времени…
— Вот именно!
— Да, десятки людей входили в театр и выходили. Но он же не бросит кинжал где-то в коридоре, он вернет его сюда, чтобы…
— Он мог взять кинжал с собой, сегодня ведь никого не проверяли, по крайней мере, на выходе, и выбросить в какой-нибудь мусорный ящик.
— Что-то здесь не так, — бормотал старик, — что-то не так, господин майор…
— Естественно, не так. И не что-то, а то, как вы храните свой ключ. Вы не носите его все время с собой? На шее, например.
Иронию в голосе майора Форде или не расслышал, или не пожелал понять.
— Нет, — сказал он. — Не ношу.
— Где же вы его храните?
— Господи, майор, ну кому, когда и зачем могло прийти в голову красть это старое, никому не нужное…
— Так где же?
— На щите.
— На щите? — удивился Фридхолм. — Каком щите?
— Пожарный щит, — объяснил Форде. — Напротив комнаты, вы его видели, там дверца из металла. Никогда не запирается, естественно, чтобы, если пожар… Когда я здесь, то ключ всегда со мной, а когда ухожу, то кладу на щит, не внутрь, мало ли, если вдруг возгорание… Сверху, на крышку, она довольно высоко, и не всякий увидит.
— Но все знали?
— Господи, кому нужно это старое…
— Это я уже слышал, — сухо сказал майор. Он думал о том, что сейчас можно сделать. Собственно, ничего. Ясно, что убийца — кто-то из работников театра. Маловероятно, чтобы кто-то из зрителей. Хотя, почему нет? Какой-нибудь завсегдатай, часто приходивший за кулисы, мог знать о том, где лежит ключ от комнаты господина Форде. Не исключено даже, что именно узнав это, убийца решился на свое преступление, заранее, конечно, все продумав. Он должен был знать, вонзая настоящий кинжал в спину итальянского тенора, что в следующий момент спрячет свое оружие в оружии бутафорском, чтобы потом, сутки спустя…
Чушь. Пропавший кинжал был, судя по словам Форде, у кого-то из участников позавчерашнего прогона. Том, Сэм или кто-то еще. Значит, именно этот человек должен был быть убийцей. Только у него было время (и место, это тоже важно!) в суматохе, возникшей на месте преступления, вскрыть свой кинжал, вложить внутрь настоящий, заклеить щель и затем вернуть (вот самообладание!) Форде, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что… Но сомнение должно было возникнуть, ведь…
— Послушайте, господин Форде, — медленно произнес Фридхолм. — Вы только что сказали: что-то здесь не так. Что? Хотите, я вам подскажу? Когда после спектакля хористы возвращали оружие, один из кинжалов показался вам слишком тяжелым. Но была паника, все торопились, вы думали в тот момент совершенно о другом и не обратили внимания. Сейчас вы об этом вспомнили, но тоже не можете сказать уверенно… Может, так и было, а может, это вам сейчас начало казаться. Так?
— Нет, — решительно сказал Форде. — Вовсе нет, майор. Я, конечно, не могу утверждать это под присягой. Но позавчера… нет, мне вовсе не показалось, что один кинжал был тяжелее прочих. То есть, я не скажу, что этого быть не могло, но… Нет, я совсем не это имел в виду.
— Тогда что же? — разочарованно спросил майор.
— Если бы я вспомнил… Нет, что-то было совсем недавно… Что-то, связанное с ключом. Мы ведь о ключе в этот момент говорили…
— Нет, не о ключе, — терпеливо сказал Фридхолм. — Мы говорили о том, что вор, он же убийца, мог сегодня вынести из театра украденный кинжал и выбросить его в…
— Да! Ну, конечно! Вспомнил. Этому негодяю не нужно было выносить кинжал из театра, вот что я хочу сказать! Сегодня утром увезли мусор… Мусор вывозят каждые три дня… точнее, дважды в неделю. Во внутренний двор въезжает мусоровоз, уборщики собирают мусор по всему театру в большие пластиковые мешки, а мусорные баки стоят во дворе, и когда приезжает машина, их опустошают.
— Вряд ли убийца выбросил кинжал в одну из мусорных корзин в театре, — покачал головой Фридхолм. — Большая вероятность, что…
— Зачем обязательно в театре? Он украл кинжал ночью, верно? Или рано утром? Машина пришла в начале восьмого. Он мог выйти во двор, бросить кинжал прямо в кузов… нет, это слишком высоко, мог не добросить или вообще попасться на глаза, попался бы обязательно… а вот спокойно опустить кинжал в один из больших баков, которые как раз собирались опорожнить… несколько минут — и все!
— Да, — вынужден был согласиться майор, — это возможно.
— Но это значит, — неожиданно округлил глаза Форде, до которого только теперь дошло, что своими показаниями он определенно обвиняет в убийстве кого-то из тех, с кем каждый день здоровался и кому, возможно, даже пожимал руку позавчера вечером, ту самую руку, которая буквально за несколько минут до того вонзила настоящий, а не бутафорский кинжал в спину живому человеку.
— Послушайте, майор, — у Форде неожиданно пропал голос, и он заговорил хриплым шепотом, — но тогда получается, что… что…
— Договаривайте, — сказал Фридхолм. — Вы, наконец, поняли? Убийца — один из тех шестнадцати хористов, у кого был в тот вечер не только свой кинжал, принесенный с собой, но и ваш, бутафорский, куда можно было спрятать настоящий.
— Но это все достойные люди!
— Конечно. Макбет тоже был достойным человеком, пока не взял в руки кинжал.
Интересно, — подумал майор, — отчего это меня понесло на классику? Может, место тут такое, что навевает? К тому же, у Макбета были совершенно иные причины. Что значит — иные? А какие причины были у убийцы Хоглунда? Уж точно не желание занять королевский трон!
Майор дернул головой, отгоняя нелепые мысли. Хотя… Почему-то же пришел ему в голову сейчас именно Макбет, о котором он не думал, не вспоминал много лет, с того времени, когда его заставили прочитать трагедию Шекспира, отчим заставил, потому что на семейной вечеринке юный Петер заявил, что терпеть не может классическую школьную литературу, такая нуднятина, мама покраснела, в гостях тогда были два преподавателя университета, сейчас Фридхолм и не помнил, что именно они преподавали, наверно, все-таки литературу, но, как бы то ни было, на другой день отчим приволок Петеру в комнату огромный том и сказал: «Прочитаешь и расскажешь. Иначе четыре воскресенья без катка». Знал ведь, за какой нерв потянуть! Ну и ладно, прочитал он тогда «Макбета», «Гамлета», «Ромео» с его подружкой… еще что-то… да, «Лира», и твердо тогда решил, что ни за какие деньги не пойдет смотреть эти пьесы в театр. И не ходил. Хотя, конечно, напрасно, но это понимаешь потом, когда вдруг оказывается, что без каких-то не полученных в юности впечатлений становится трудно жить, трудно принимать решения…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
