Водитель равнодушно смотрит на него, затем пожимает плечами.
– Ну, а куда надо-то?
– Шоссештрассе. К кладбищу Доротеенштадт.
– Запрыгивай.
С благодарностью кивнув, Габриэль забирается в кабину.
Около часа спустя мусоровоз, поскрипывая, останавливается перед главным входом на кладбище.
Дорожка, ведущая к могиле, врезалась в память Габриэля еще с тех времен, тридцать лет назад. Как хрустел сухой коричневатый гравий под ногами Дэвида, как они шли к свежевырытой могиле, распахнувшейся голодной пастью и поглотившей их родителей…
Сейчас гравий темный, влажный. Земля напиталась дождем, и камешки легко втаптываются в тропинку. Черная земля могил – вековечное, бренное Ничто, поглощающее лучи света.
Обессилев, Габриэль падает на колени перед могильной плитой. Дождь извилистыми струйками стекает по поблекшей золотистой надписи на красноватом мраморе:
Клара и Вольф Науманн
13 октября 1979
И вдруг его охватывает безграничная тоска.
«Этого ты хотел? – шепчет голос в его голове. – Это что, шоковая терапия?»
«Ты прекрасно знаешь, что мне тут нужно».
«Разве ты не понимаешь, что я был прав? Куда это все нас привело?»
«Ты просто пытаешься меня запугать».
«Нет, Люк. Это не я пытаюсь тебя запугать, это ТЫ боишься. И правильно делаешь. Ты ведь на самом деле хочешь, чтобы все оставалось по-прежнему, верно?»
«Это ТЫ так хочешь. Я хочу вспомнить».
«Я просто хочу, чтобы с тобой все было хорошо. И потому советую поступить так, как тебе будет лучше».
«Хреновый из тебя советник».
Габриэль на четвереньках обползает мраморное надгробие. Вода затекает ему за шиворот, земля чавкает под ногами и руками. Колени на несколько сантиметров погружаются в топкую грязь. Нагнувшись, Габриэль принимается голыми руками выкапывать землю из-под плиты.
«Ты не боишься, что придется все это пережить еще раз?»
Но Габриэль не отвечает, он упрямо копает, яма становится все глубже. Под его ногтями – грязь.
«Будь осторожен, Люк! Будешь копать слишком глубоко – и докопаешься до их полуистлевших костей!»
Габриэль опасливо сглатывает, но копать не прекращает, и мягкая земля легко поддается под его пальцами.
«Нет, ну если хочешь, то копай, конечно, я не против. Я тоже хочу оказаться в каком-нибудь местечке потеплее. Только вот в прошлом рыться не надо».
– Заткнись! – кричит Габриэль.
Его голос захлебывается, разносится по кладбищу и теряется среди равнодушных каменных ангелов, деревьев и надгробий. В голове вдруг становится тихо, и только слышен шорох дождя да завывания ветра. Будто одержимый, Габриэль принимается копать с удвоенной силой, расцарапывая пальцы, пока не дотрагивается до чего-то хрустящего. Он осторожно достает целлофановый пакет и разворачивает перемотанный скотчем сверток размером с сигаретную пачку. Дрожащими руками он рвет скотч и разворачивает целлофан.
Там лежит маленький серебристый ключ, похожий на короткий металлический штырь, только с зазубринами, которые подойдут к замку. На головке ключа нет ни гравировки, ни каких-нибудь указаний на то, от чего он, собственно.
При мысли о том, как он, провонявшийся, промокший до костей и одетый как бомж, войдет в филиал банка «Кредит Сюис» на бульваре Курфюрстендамм и заберет там содержимое своей банковской ячейки, Габриэль улыбается.
Но больше всего его радует то, что еще немного – и его ждет теплая кровать, сухая одежда и новый мобильный. Габриэль вытирает руки о штаны и, выпрямившись, сует ключ в карман, к SIM-карте Лиз.
Глава 27
Местоположение неизвестно, 9 сентября
Взгляд Лиз рассеянно блуждает по комнате. Она все время проваливается в сон и, поскольку сюда не проникают солнечные лучи, не чувствует, сколько прошло времени, хотя тут периодически включается и гаснет свет, задавая ритм дня.
Она слышит только свое дыхание. Ну, это хотя бы ее дыхание, а не шум аппарата искусственного дыхания. Ей уже давно достали трубку из горла, но дыхательные пути все еще болят при каждом вдохе.
К этому моменту Лиз уже изучила каждый сантиметр своей тюрьмы. Массивная металлическая дверь со смотровым окошком, которое открывается только снаружи. Зарешеченные неоновые лампы, оштукатуренные белым кирпичные стены, бетонный потолок. Встроенный в пол слив в центре комнаты, словно похититель собирается когда-то смыть ее останки в канализацию. Две решетки на вентиляции, одна на потолке, с вытяжкой, вторая – прямо над полом, для подачи воздуха. Винты со шлицем, удерживающие решетки. Столик рядом с кроватью. Капельница. Аппаратура. Емкость для мочи, трубкой соединенная с катетером.
Взгляд Лиз вновь и вновь возвращается к капельнице, и она в тысячный раз задается вопросом, что же за лекарство поступает из прозрачного пластикового флакона в ее вену.
Лиз слышит, как ключ проворачивается в замке, и замирает. Ее тело каменеет, во рту пересыхает, кожа под больничным халатиком покрывается тонкой пленкой пота.
«Пусть это будет не он, пожалуйста, пусть это будет не он!»
Ее молитвы услышаны. В комнату молча входит медсестра, запирает за собой дверь, меняет флакон на капельнице. В первый день она хотя бы перекинулась с Лиз парой слов, но с тех пор будто онемела. А ведь сейчас Лиз больше всего на свете хочется услышать человеческий голос, хоть пару фраз, хоть пару слов.
Лиз открывает рот, пытаясь что-то сказать. Язык у нее заплетается, словно распух, и ей кажется, что он покрыт шерстью.
– Что… вы вв…д…те… – С ее губ слетает будто чужой голос. – Что вы мне вводи…те?
Медсестра косится на нее, но не отвечает.
– Ребенок… – хрипит Лиз.
Еще один взгляд. Тень улыбки касается губ медсестры. У нее точеный прямой нос, и если бы она по-настоящему улыбнулась, на ее щеках пролегли бы ямочки.
– С вашим ребенком все в порядке.
– Пжлста… Что… там? – настаивает Лиз.
Медсестра смотрит на дверь, потом на свою пациентку.
– Нейролептик. Он вас успокаивает. И не так вреден для ребенка.
«Не так вреден».
– Кто… он?
Серые глаза медсестры едва заметно распахиваются шире, она поспешно оглядывается.
– Ш-ш-ш… – шепчет она, наклоняясь к Лиз. – Вы бы лучше помолчали.
– Пом…гите мне, пжалста… – молит Лиз.
Медсестра молча качает головой. Глаза Лиз наполняются слезами, и соленые капли стекают по вискам к подушке. Отчаяние охватывает ее, не дает дышать, и кажется, что она вот-вот задохнется.
– Ш-ш-ш… – повторяет медсестра. Она достает шприц и подносит иглу к венозному катетеру. Лиз пытается сопротивляться, но она слишком слаба. Ей тяжело даже говорить, даже дышать.
– Где… где я?
Взгляд серых глаз устремлен сквозь нее. Но затем медсестра пожимает плечами. Лиз чувствует, что последние силы покидают ее. Времени у нее немного.
– Он меня убьет, да?
– Я не знаю. – По глазам медсестры видно, что она лжет.
– Пожалста… – молит Лиз.
Медсестра отворачивается и смотрит на столик.
«Нужно обратиться к ней по имени. Спроси, как ее зовут».
– Как вас зовут?
– Иветта, – бормочет медсестра.
– А меня зовут Лиз. По…жалуй…ста… Иветта… Помогите мне.
– Нет, – шепчет медсестра.
И это «нет» ледяной рукой сжимает сердце Лиз. Страх затуманивает рассудок, и вновь она чувствует, как слезы наворачиваются на глаза. «Эта беспомощность…»
– Вы не могли бы… может быть… – Лиз взглядом указывает на полупустой шприц. – Это… гало…пери…дол?
Иветта кивает.
– Мне страшно, – шепчет Лиз. – Мне так страшно… – Слезы градом катятся по ее щекам. – Можно… мне… оставить шприц?
Иветта переводит взгляд с Лиз на шприц в руке.
– Может быть… мне будет не так страшно… если…
В глазах Иветты что-то мелькает, затем она надевает колпачок на иглу и поспешно сует шприц под покрывало.
– Перед началом просто введите лекарство в катетер.
– Перед началом чего?
Иветта молча качает головой.
От ужаса у Лиз волосы встают дыбом, по коже бегут мурашки. И вдруг становится темно-темно, как тогда в парке. Ей кажется, что она чувствует прикосновение искусственной кожи к своей щеке, слышит голос: «Мы устроим праздник. Тринадцатого». Тринадцатого? О господи! Какой сегодня день? Ведь не может же сегодня уже быть тринадцатое?
Лиз левой рукой сжимает шприц, ее пальцы стискивают пластик, словно спасательный круг. Она слышит, как медсестра вставляет ключ в замок.
– Когда все случится? – бормочет Лиз.
– Вам лучше поспать, – говорит Иветта и запирает за собой дверь.
Веки Лиз тяжелеют, они падают, как сломанные жалюзи. Ее мысли сминаются, превращаясь в комок ваты. Ее охватывает неодолимое желание покоя, хотя она и не знает, проснется ли после того, как погрузится в сон.
