– Вот это я понимаю! Давай сегодня нажремся с тобой, как встарь, хоть и невеселая у нас пьянка, Иваныч, получается. За тебя, друг мой лютый, – всякое промеж нами бывало. За жизнь нашу, – а что поделаешь, закон курятника: пока до верхнего шестка доберешься, весь в помете будешь, зато сверху гадь на кого хочешь. А мы вот с тобой уже сколько лет на шесте, и никто, никто нас отсюда не сковырнет! – Он первым опрокинул свою рюмку, крякнул и, закусив ломтиком южноамериканского континентального яблока, продолжил: – Обидно, аж вот тут слезы стоят, – он рубанул ребром ладони по горлу, – когда мы с тобой придумывали Преемничество, разве таким его представляли? Мы о народном спокойствии и благополучии пеклись. Защищали его от пройдох и демагогов, народные деньги берегли, покой в государстве! А что к середине века получили? Разве для того с таким трудом прививали безнародные всеобщие выборы, внедряли молчаливые дебаты кандидатов на телевидении, искореняли плакатоманию и все эти листовки – атавизм подпольных войн и народничества? Есть один огромный баннер на развалинах недостроенного публичного дома в центре столицы, и хватит. А каков итог? Преемники обмельчали, с нами, отцами-основателями, не то что не делятся – не советуются. И к людям перестали выходить, фото для газеты не допросишься, чтобы подданным доказать, что сегодня уже не Шестой Преемник на троне, а Седьмой, и основной закон соблюден...
– Да и черт с ним, с этим народом, – перебил его канцелярист, – за себя обидно. Служишь-служишь, а ни слова доброго, ни нагоняя праведного. Ровно мыши: утром шмыг за стенку, часа три шу-шу, му-шу и невесть куда канут, а время придет, приводит такого же, серенького да незаметненького: вот он, мой продолжатель! И лепи из него Августейшего Демократа! Где они только друг друга находят, будто всех по одному шаблону кто строгает... А ты говоришь, коалы!
17.
Незадолго до того как за горой раздались приглушенные расстоянием выстрелы, Макута-бей сидел с Сар-мэном на террасе и допрашивал вконец оробевшего Юньку.
– Так говоришь, старик туману напустил, и все стали для моих людей невидимыми? – прихлебывая чай, вопрошал атаман.
– Воистину так, хозяин. Нас перестали видеть, а в туман они зайти не могли, что-то их не пускало. Потом, пока конники вокруг гарцевали, мы в энтом туманце к ладье пошли. – Парень будто споткнулся и замолчал.
– Ты это... все как на духу говори, а то башку и тебе, и твоей крале сверну! Смотри у меня! – погрозил Сар-мэн своим здоровенным кулаком.
– Да нешто я не понимаю? У нас, у Званских, и привычки к вранью нет. Матушка-господница это качество начисто отбила. Так вот, двинулись мы к кораблю этому...
– Уж так и кораблю? – перебил его Макута.
– От те истинный шестиконечный крест, атаман! Борта высокие, я до краю едва дотянулся, а иных и вовсе подсаживать пришлось. И что чудо-то – воды по щиколотку, а така махина плавает, что малое утятко.
– Погоди-ка, бей! А чего это ты запнулся, правдивец званский? – опять вмешался Сар-мэн.
– Да вот из-за этого, атаман, – молодой разбойник достал из-за пазухи небольшой сверток какой-то странной материи.
Повертев в руках эту невесомую не то марлю, не то паутину, попробовав ее порвать и чуть было не порезавшись, Сар-мэн протянул лоскуток Макуте.
– Железная она, что ли? – дуя на сгиб ладони, пробурчал он.
Макута долго с интересом разглядывал диковинку, попробовал ее на зуб, понюхал, осторожно подергал, достав нож, попытался разрезать, наконец, положив на небольшой чурбан, невесть для чего стоявший рядом со столом, достал свой допотопный пистоль с глушителем и дважды стрельнул. Одна пуля вжикнула рикошетом и ударилась в стену, а вторая, разбившись в лепешку, упала на пол.
– Едрен пирамидон! – забирая волшебный плат, произнес предводитель. – Отменная штучка, где взял?
– Трофей, – понуро произнес Юнька, в душе проклиная себя за то, что профукал такую диковину. Надо было сразу Дашке отдать, да пожадничал, хотелось повыгоднее продать, чтобы на свадьбу денег хватило. Да и невеста хороша: как углядела полотно, аж зашлась вся, дескать, блузку себе из нее сконстромолю. Блузку! Из нее латы впору ковать.
– Трофей, говоришь? – переспросил его бей.
– Да какой трофей, когда он еще ни в одном деле не был! – взорвался, дивясь наглости подчиненного, Сар-мэн.
– А у камня, там что, не дело было? – стоял на своем Юнь. Он хоть и зеленым еще был бандюком, но уже доподлинно знал, что, по священным воровским понятиям, трофей силой не отнимается, а может быть только выкуплен.
– Ну и сколько ты за него хочешь? – не обращая внимания на Сар-мэна, поинтересовался старший.
– Много, – потупившись, промолвил парень, – мне скоро жениться, а дома – вошь на аркане. Так что считайте: деньги на избу – раз, на хозяйство, корову и прочую животность – два, на приличную свадьбу – три, и на выкуп – четыре.
– Совсем оборзел, щенок! – взвыл Сар-мэн. – Я те счас дам и откупа, и закупа, и телок с хряками впридачу! Ты у меня...
– Сар-мэн, – остановил его вожак, – что это ты, ровно премьер, лаешься? Правильно парень считает. Хорош, я на твои условия согласен! Будет тебе и хозяйство, и вольная, и еще сверху от нас с твоим атаманом.
Не понимая, куда клонит старший, Сар-мэн на всякий случай согласился.
– Тогда по рукам! Так откуда у тебя вещица?
– Когда к кораблю бегли, у одной девы, что с дедом приплыла. Я сперва думал отдать, а с перепугу забыл. Мы это, в посудину залезли, и она поплыла, да шибко так, не глядя, что против течения! Я и глазом моргнуть не успел – а перед нами водопад, исток Бел-реки. Скала там высока, ну, думаю, кердык нам пришел!
Было видно, что парень не врал, побелел даже от воспоминаний, замолк, губы только шевелятся.
– Ну и чо ж ты язык прикусил, гутарь дале, – понудил его Сар-мэн.
– Тяжко гутарить, слова шепчутся, а звуков никаких нетуть. И в ухо будто кто шепчет: молчи, молчи! Не могу говор изо рта пустить, не лезет.
– Ты дурку-то не танцуй, сам говорил, пещера там с Шамбалой,– строго напомнил младший атаман.
– Говорил, а ныне не можу. Запрет на меня какой-то лег.
– А почем ты взял, что вы в Шамбалу попали? – негромко спросил Макута.
– Само как-то в голову втемяшилось. Я преждь и слова такого не знал.
– А назад как выбрался? – уже строже вопросил вожак.
– Всего не помню, мот, и помню, да уста связаны. Одно токи знаю, что очухался в воде пред водопадом, и эта кисея на мне висит, – ткнул он пальцем на свой трофей.
– Это уже кой-чего! А ну-ка, Сар-мэн, накинь на этого онемелого плат да пихни его, что есть мочи, вот в эту закрытую дверь.
Проделано все было быстро и молча. Юнька с диким воплем полетел на толстенную дубовую дверь, но вместо того чтобы зашибиться насмерть, вошел в доски, как нож в масло, и его истошный вопль уже слышался изнутри избы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
