Через какое-то время прибежали запыхавшиеся бандиты:
– Пусто, атаман!
– Бесовщина какая-то! Берите выборных, еще раз обшарьте все, с подвалов до чердака! Ищите, люди видели, они в дом побегли, ищите, мать вашу! – Макута раздраженно топнул ногой и онемел. Из горницы, откуда только что вернулись после безрезультатных поисков его люди, вышли осунувшийся, какой-то загадочно просветленный Сар-мэн и два его подельника.
– Где девка? – севшим от неожиданности голосом спросил атаман.
– Похоронил, как она меня просила, воля у ней такая была, – устало ответил разбойник, – они свидетели. Ты, мать, извини, что я вас там всех напугал, – обратился он к старухе, – на вот, возьми и со своими товарками поделись. – Он положил на стол несколько золотых монет. – Только мужиков особо не поите, вишь, начальство здесь, да расслабляться нам сейчас никак нельзя.
Бабка ловко смахнула деньги, недоверчиво глянула на окружающих и вышла вон. Вслед за ней подались и разбойники, пожимая плечами и покачивая головами. Никак не могли они взять в толк, как из дома, где никого не было – они это точно видели своими собственными глазами – могли выйти трое взрослых людей. Как?
18.
– Ваша Всемирность! Опять полный беспорядок в этой стране, – на чистейшем американском наречии докладывал кому-то по телефону Джахарийский. – Вашего посланца, посредством женских чар и чародейных грибков, совратили с пути истинного, и он в настоящее время развратничает с секретаршей Сучианина, который, я давно вам сигнализировал, является тайным алкоголиком и вконец разложившимся, преотвратнейшим типом. Особо хочу подчеркнуть: в последнее время, впадая в старческий маразм, он становится прямой угрозой всемирной демократии. Я уж молчу о его неблаговидном влиянии на нашу действительность, на внутренний мир Августейшего Демократа и всей лекторальной зоны. Доколе, Ваша Всемирность, терпеть мы будем супостата! Вкруг него вьются нездоровые силы, реакционеры, милитаристы, а у нас как-никак от тоталитаризма остались три ракеты и восемь ядерных боеголовок. Отметьте, я лично, подвергая жизнь опасности, как мог, портил там все подряд. В последний раз я на ржавом крыле ракеты алой губной помадой написал: «Да здравствует демократия!» – а до этого разрисовал пацифистскими граффити стену в одном из помещений штаба. Извините, извините, более не стану уклоняться... Что-что? Известно ли содержание посторонним? Чего не знаю, того не знаю, но я... Але... але! Трубку бросил! Неблагодарные люди управляют миром! В былые времена они так с нами себя не вели. Преемников регулярно людьми года нарекали, премии миротворные выдавали, и нам, недостойным, перепадало...
В эту самую минуту Владисур наконец сообразил, что продолжает говорить в пиликующую гудками трубку. Мертвенная бледность покрыла его лицо, на лбу выступил холодный пот. Голова закружилась, он на мгновение представил себе последствия, которые неотвратимо наступят, если операторы той стороны не отключились вместе со Всемирным. Это конец! Отчетливо представив себе изгнание из власти, что для всякого чиновника страшнее смерти, царедворец лишился сознания.
Ибрагим Иванович пил чай с заморским посланником, источая всем своим естеством такую подобострастность, что не только человек, а и неодушествленные предметы лучились ему в ответ. Послание Высочайших, тайно извлеченное Екатериной, было уже передано Пафнутию Смитовичу. Прорезиненный и профольгированный конверт с подачи добрейшего канцеляриста был вложен в прекрасную кожаную папку с оттиснутыми на ней картинами крепостного быта, напылением чистейшего золота и в драгоценных каменьях.
– А папочку после аудиенции оставьте себе как приятный пустячок на память о посещении Августейшего Демократа и нашей гостеприимной страны, – вкладывая в нее конверт, пояснил столоначальник.
Пафнутий, хоть и продолжал еще видеть мир исключительно сквозь прорезь Катькиных грудей, подарочек оценил и посему воссиял искренней симпатией к стражу августейшего входа.
Вдруг произошло едва заметное движение воздуха, и Сучианин напрягся, словно пружина. Появление в тронном кабинете первого лица государства он чуял всем своим естеством, приводя тем самым в смятение не только охрану, но и самого Преемника.
– Ну, вы уж тут с Катенькой допивайте, а я на доклад, на доклад...
И только зазвонили куранты на единственной, сохраненной по требованию ЮНЕСКО главной башне Кремля, а на них отозвались все колокола церквей, соборов, храмов, гонги и трещотки дацанов, сквозь треск динамиков воззвали к небесам минареты, о вечном забубнили синагоги, в горны затрубили «Идущие Наши», в Охотном ряду на все лады зарычали медведи, из миллионов громкоговорителей над землей разнеслось: «Слушай, страна! Благодать над тобой воссияла! Сеятель вечный, Преемник народный, взор на тебя обратил...» – как Ибрагим Иванович отворил высоченную двустворчатую дверь в тронный зал демократии, миновав который знающий человек попадал в повседневные покои Вседемократа. Именно их интерьер и демонстрировали преданному народу гденадосущие служители массовых коммуникаций.
Рабочий кабинет Преемника был обставлен с подобающим вкусом, достоинством и скромностью. Немного малахита, немного золота, приличные шпалеры, добротная старая мебель, удобный, но уже потертый от времени и непосильной работы письменный стол, неизменный чернильный прибор, на правой стене обязательный по этикету портрет предыдущего Преемника – вот вроде и все, хотя нет – в дальнем углу раздвижная ширма, на шелковых створках которой изображены двуглавые державные медведи с широко распахнутыми лапами, готовые удушить любого в дружеских объятиях. Задние лапы у них были слегка поджаты, правая когтисто вцепилась в древнюю державу, в левой изящно изогнулась оливковая ветвь, обозначающая свободу, мирные устремления и всеобщее благоденствие. Передние лапы прижимали к груди большой газовый вентиль голубого цвета, на двух повернутых друг от друга головах расположились две монаршие шапки, увенчанные треугольником со Всевидящим Оком.
Из-за ширмы выглядывал угол простой железной кровати с никелированной дужкой, застеленной синим солдатским одеялом с тремя темными полосами. Иногда камера могла скользнуть и глубже, за ширму, и тогда народ, к своему удовольствию и восхищению, мог наблюдать на скромном сервировочном столике со старинным медным чайником и простой эмалированной кружкой остатки черного хлеба и оболочки докторской колбаски, недоеденный бутерброд с сайрой, а иной раз половинки луковицы, а то аккуратно обглоданный селедочный скелетик или надкушенное яблоко. И все эти остатки завтрака неизменно покоились на грубой фаянсовой тарелке с затертой синей надписью «Общепит». Да, именно так, по-спартански, на износ, не щадя сил и здоровья, трудится денно и нощно любимец народный, стопроцентно избранный Самодержавный Демократ. Может, для кого-то такие подробности пустяк, а народонаселению державы в подавляющем большинстве приятно, что у них семейный завтрак куда круче и калорийнее, чем у самого Гаранта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
