Первые погружения на Энки совершались для ознакомления и разметки территории. Дальше в дело вступали геологи. Биологи и математики получали аппарат только в конце экспедиции. На борту было несколько групп биологов. Эволюционная, которая планировала изучать ДНК. Вторая группа занималась распространением вирусов между разными полями. Французско-швейцарские астробиологи, вместе с которыми работали Дэнни и Том, собирали образцы для Европейского космического агентства. Они надеялись идентифицировать новые микроорганизмы. Француз Клод, руководитель группы, утверждал, что еще до его смерти в метановых океанах на Титане найдут жизнь. Он считал, что поиск внеземной жизни страдает из-за «поверхностного шовинизма»: жизнь ищут только за пределами планеты, на всяких там астероидах, а не в глубоких подводных трещинах, где гораздо больше шансов. Она соглашалась. Склонность человека зацикливаться на фасаде, на внешности – еще один повод не интересоваться океанографией.
Она была настроена оптимистично. Микрожизнь очень стойкая. Она процветает даже в пещерах и шахтах. Если смотреть сверху, трещины в морском дне похожи на штриховку на гравюре. Она верила, что некоторые из них уходят вглубь мантии Земли километров на восемь, и они покрыты толстым слоем микроорганизмов. И тогда, если брать вместе с глубоководной флорой и фауной в этом районе, их больше, чем представителей фотосинтетической жизни на всей поверхности Земли. Чтобы доказать свою гипотезу, ей пришлось придумать метод подсчета метангенерирующих бактерий, гипертермофильных аутотрофных бактерий и еще великого множества бактерий и архей. Кроме того, она пыталась найти границу, отделяющую обитаемую часть моря от необитаемой, и понять, как связаны бытие и небытие.
Работа в море – это только начало. Вернувшись в Лондон, они с Томом соберут данные и отправят информацию о возникших проблемах – математической множественности, уровнях иерархии, месте микробов в экосистеме – биоматематикам Испании и Америки.
«Нотиль» готовили к погружениям по ночам, а совершались погружения утром. В полдень возвращение глубоководного аппарата отмечали ударом рынды. Люди выходили на палубу и гадали, где же он всплывет. Он казался одновременно маленьким и величественным. Сине-белый, как кусочек фарфора. К нему направлялись ныряльщики с плотами, ныряли и крепили «Нотиль», чтобы его можно было вернуть на палубу. После выполнения всех проверок команда из трех человек – измученная и гордая – выбиралась через люк. Они уже добились успеха, пусть и не в области науки, – они вернулись. На лицах частенько было написано удивление. Некоторые ученые трясли головами. Они, как Орфей из ада, поднялись из «бульона», содержащего множество «специй». Из святилища жизни, которое будет существовать, пока Земля вертится. Жизни, примитивной и стойкой, защищенной от вспышек на Солнце, радиации, комет и неведомых еще человеческих преступлений.
* * *
Огаденец опустился на колени с другой стороны сетки, потыкал его палочкой, как животное в клетке, и стал наблюдать. Он посмотрел на огаденца в ответ. В его глазах была пустыня. Глаза погонщика верблюдов, выдающие, что у хозяина больные почки. Не ясные и острые, а мутные, слезящиеся и налитые кровью от долгих лет, когда ему приходилось пить грязную воду, верблюжье молоко и мочу.
Он отвернулся. Он не мог спать больше часа подряд. Иногда небо взрывалось. Его тошнило. Он все время вылезал из тени баобаба – ему казалось, что дерево падает. Они провели здесь несколько месяцев. Дни сливались в один. Сетка гнила, и ему становилось плохо. И от жары, и от туч москитов. Он не мог даже испытывать гнев. Он терял решимость, забывал, кто он и зачем он здесь. Он больше не мог принимать решения. Его не любили.
Каждый день его вытаскивали наружу и кормили. Как собаку. В зависимости от настроения боевиков, его либо водили гулять по лагерю, либо били и кричали на него. Он научился разбираться в языке их тела и, если кто-то подходил к нему слишком быстро, сворачивался для защиты. И повторял про себя строчку из песни, пока его пинали:
Как какая-то кошка из Японии…
* * *
Как-то вечером она устроила в лаборатории «день открытых дверей». Том выбирал виниловые пластинки и ставил их на своем проигрывателе: сначала классический рок, потом фанк. Она молола кофе.
Входившие коллеги получали чашку кофе в обмен на булочки для общего стола. Разговор шел – для начала – о музыке. Политику не обсуждали: ученые существуют как бы вне времени. Когда появился алкоголь, было сделано ключевое замечание о метаболизме микробов, гадящих водородом, и о том, что это может значить для нового поколения топливных элементов. Истинный грааль чистой энергии. Говорили о глубине, об углеродных воронках сальпы и о том, может ли повредить морю загрязнение воздуха. Часто возвращались к изменению климата – потому что на эти исследования выделялись деньги, и любой блестящий молодой ученый, сумевший превратить глубину в двигатель или свалку, получил бы постоянную позицию в университете. Когда заиграл фанк, тема беседы в очередной раз изменилась. Теперь говорили о проекте вертикального транспорта в океане, VERTIGO. А точнее о том, как отслеживать океанские течения при помощи элементов вроде тория, который приставал к морскому снегу и разлагался с постоянной скоростью.
А потом Том выключил музыку.
– Представьте, что вы в будущем, – заявил он. – В космосе. Вы застройщик. Нашли планету на подходящем расстоянии от Солнца и купили ее. Теперь придется ее оживить. Вы завезли туда воздух, воду и микроорганизмы. А как придать ей обжитой вид? Придется вернуться к основам. Копать пруды и болота, покрывать холмы торфом, сажать дубы, разбивать леса и виноградники, запускать в них лис и оленей.
– А какие дома мы будем строить?
Том поднял руку и сделал солидный глоток:
– Римские, само собой. Такие виллы, какие встречались в Англии третьего века. Мозаичные полы, купальни, очаги. Ну и, конечно, у вас будет техника космического века. Потоки воды и полные конюшни лошадей.
– Никаких машин?
– Нет. Планета будет позиционироваться как место, куда вы прибыли, чтобы снизить темп жизни. Вы вышли из гиперпространства, успокоились, сделали внутривенное вливание чего там у вас положено, а потом сменили скафандр на тогу и поскакали домой по булыжной дороге, через леса и поля, под двойной луной. Осень, морозец, а все остальное – просто климат-контроль.
Она очень любила такие вечера, когда наука казалась общим делом, а не ярмаркой суеты и тщеславия. Том продолжал менять пластинки, выбирая все более медленные мелодии. Когда дело дошло до эйсид-джаза, беседа прервалась.
Они работали всю ночь вместе с лаборантами. «Пуркуа па?» бросил якорь к северу от острова Ян-Майен, прямо над полем Энки. Ночь выдалась бурная. Полуночное солнце едва виднелось сквозь дождь со снегом. Людей бросало от борта к борту, но компьютеры и инструменты были привинчены к деревянным столам и снабжены амортизаторами, так что от качки не дрогнула ни одна стрелка.
Настала их очередь подготавливать образцы, собранные «Нотилем». Работа была чисто механической. От мягких белесых соскобов пахло тухлыми яйцами. Жидкость из источников собирали в титановые бутылки, которые не ржавеют. Каждая из бутылок была снабжена патрубком и задвижкой, которые можно было открыть изнутри глубоководного аппарата.
С помощью спектрофотометра они оценили поглощение света сульфидами, а микроскоп продемонстрировал обильные желтые колонии на стеклянных стенках. Они пользовались собственными методами подсчета, в чем им помогали микроскопия, микродатчики и стереоскопия из арсенала астробиологов. Математика в высшем ее проявлении.
Закончили к трем часам. Она поспала пару часов, а потом отправилась в спортзал. Позавтракала тостом, пастой и яблоком и пошла на встречу с руководителями групп, проходившую на мостике. Там распределяли погружения.
Она отвлеклась: из двери, рядом с которой она стояла, дул теплый воздух, как из фена. Она смотрела на море.
Встреча закончилась, но она осталась на мостике и изучила подводные карты Гренландского моря, полностью выдуманные. Промеров глубины не было. Несмотря на все изломанные линии, карты не могли показать глубину океана. День тонул в нем.
* * *
«Одиль» – ранний роман французского писателя Ремона Кено. В марсельских доках Одиль ожидает возвращения своего мужа Рами из Греции. Рами смотрит с палубы на заваленный грузами порт и в конце концов далеко за таможней видит Одиль среди грузчиков и воров.
Одиль и Рами жили во Франции двадцатых годов, и это было не проще, чем поймать свой собственный хвост или балансировать на острие иглы. Людям часто приходилось ложиться спать голодными. Но Рами все равно влюбился в Одиль. История закончилась, и юноша начал жить. Нет, скорее так: он начал жить снова.